Всего легче определить место ранения при стрельбе пулей, следовательно, у крупных зверей, каков лось, олень, кабан, медведь,- в особенности у копытных длинноногих. При стрельбе же картечью, тем более дробью, определить куда ранен зверь или птица много труднее по той причине, что они могут получить несколько легких ранений. Точно так же рана значительно осложняется и становится гораздо более тяжелой при выстреле экспрессной, особенно разрывной пулей, которая валит зверя даже и в том случае, когда попала и не в особенно убойное место. Обыкновенно зверь падает, как пораженный громом, убитый наповал, когда заряд попадает в сердце или в спинной мозг.

Опытный охотник всегда сумеет определить, ранен ли зверь (и птица) и куда именно, хотя бы и не было замечено крови, по следующим признакам:

Если зверь падает после выстрела и, вскочив, быстро уходит- это означает, что пуля (или картечина) только оглушила зверя, попав ему или в позвонок, скользнув по лбу, или в нижнюю часть рога.

Если зверь делает большой скачок передними ногами или задними, или всеми четырьмя, - он ранен в легкие или печень. При этом он ускоряет бег, отделяется от стада (копытчатые звери), тыкается на кусты, но скоро замедляет бег и падает мертвым, шагах в 100 или более. При незначительном ранении легких зверь уходит далее и его не следует немедленно преследовать.

Зверь, раненный в живот, сильно вздрагивает и быстро уходит, но скоро замедляет бег и бежит сгорбившись.

Раненный в переднюю ногу - падает, но сейчас же вскакивает и бежит на трех ногах очень быстро. В заднюю - оседает на зад, но тотчас же вскакивает и уходит, но не быстро.

У волка и лисицы определить место раны труднее, чем у крупных, особенно копытчатых зверей. Смертельно раненные волк и лиса тычутся носом в землю. Раненные в живот или зад - быстро оборачиваются и кусают раненое место. Если раненая лиса заверещит - это значит, что у нее перебита кость ноги. Нераненая лиса иногда перекувыркивается и несколько раз взмахивает трубой.

Заяц, раненный к спину или в затылок, начинает кувыркаться, а в легкие - высоко прыгает в сторону.

Раненая птица обыкновенно вздрагивает и неправильно взмахивает крыльями, отлетает от стаи и садится отдельно. Раненная в голову - поднимается кверху; в заднюю часть спины - летит с опущенными ногами; в ноги - тоже; в крыло - летит по наклонной линии с судорожным движением крыльев.

Кровавый след зверя всегда может гораздо точнее указать, куда попал снаряд.

Сильно кровавый след сначала, все уменьшающийся и наконец прекращающийся, означает, что пуля попала в мягкие части зада, шеи или груди, т. е. легкую рану.

Если пуля попала в ногу, то идет много красной крови, по правую или левую сторону следа. Это означает легкую рану.

Светлая кровь, разбрызганная по сторонам, напротив служит признаком тяжелой раны, так как это значит, что пуля попала в легкие и зверь ее отхаркивает.

Кровь на обе стороны - рана сквозная. Такая рана менее тяжела, чем если кровь (черная) льет только одной стороной, так как это значит, что пуля осталась в звере.

Темная кровь в незначительном количестве и запекшаяся - пуля попала в грудь и задела внутренности.

Темная, почти черная, кровь, смешанная с калом, служит доказательством того, что пуля попала в кишки.

Кровь попеременно на правой или левой стороне означает, что пуля попала в голову или в переднюю часть шеи.

Кровь на всем следу кусками почти черного цвета показывает, что зверь очень тяжело ранен в главные внутренние органы и что у него полила кровь горлом.

Кроме того, положение раны можно узнавать по высоте окровавленных веток на пути зверя. Также по лежке раненого зверя нетрудно узнать, куда попала пуля, потому что кровь, вышедшая из раны, означает на лежке то место, куда именно она попала. Неправильность следа, хотя бы и без крови, может служить доказательством ранения зверя, почему по белой троне необходимо след тщательно осматривать: зверь, раненный высоко в лопатку, забрасывает одну из передних ног, чертит ею по снегу, бежит неровно и сбивается с бега, расширяет копыта (лось и другие копытчатые звери). Наконец, зимой можно заключить о ранении зверя на основании расположения картечин на снегу, по отношению к следу. Надо также смотреть - нет ли на том месте (на снегу), где находился зверь во время выстрела, шерсти, потому что пуля, ударив зверя, обсекает шерсть, которая падает на землю.

ВЫСТРЕЛ У ПОДНОЖИЯ МАШУКА (о смертельном ранении М.Ю. Лермонтова)

Более 160 лет назад, 15(27) июля 1841г., прозвучал выстрел, оборвавший жизнь великого русского поэта М.Ю Лермонтова. Однако до сих пор некоторые важные детали дуэли и ранения, ставшие известными нам по 25-летним архивным розыскам и малодоступным источникам, старательно замалчиваются литературоведами. И хотя «чёрная туча тайны, окутавшая дуэль» (по образному выражению лермонтоведов) уже частично рассеялась, однако вся правда о поединке до сих пор не известна широкому кругу читателей.

Причины поединка между поручиком Тенгинского пехотного полка Михаилом Юрьевичем Лермонтовым и отставным майором Гребенского казачьего войска Николаем Соломоновичем Мартыновым раскрыты нами в документальной повести “ Дело № 37 ” (журнал “ Москва ”,N№ 7-8 за 2003г.).

Ко дню поединка с Мартыновым М.Ю. Лермонтов находился в молодом, цветущем возрасте - ему было 26 лет и 9 месяцев. Однако состояние его здоровья было далеко от идеального.

Родился он от тяжело больной матери, Марии Михайловны Лермантовой (Лермонтов-литературный псевдоним поэта), которая страдала запущенной чахоткой и умерла от неё вскоре после родов. Беременность протекала с осложнениями, роды были очень тяжелыми. Мальчик родился недошенным, с уродствами туловища, рук и ног. Акушерка сразу заявила, что “ этот мальчик не умрет своей смертью ”. В детстве Миша страдал рахитом, золотухой; переболел корью в тяжёлой форме, после которой 3 года не мог встать с постели.

В 1832 г. в манеже от удара копытом лошади 17-летний юнкер Лермонтов получил открытый перелом правой большеберцовой кости. Кость плохо срослась, правая нога осталась деформированной, от чего Михаил сильно хромал. Лермонтов имел многолетние контакты с запущенными туберкулезными больными (мать, отец, гувернер), очень часто болел простудными и инфекционными заболеваниями бронхов и легких, имел признаки компенсированной дыхательной недостаточности и, возможно, недиагностированный туберкулёз легких.

Михаил Юрьевич имел маленький рост (около 160см), некрасивую фигуру с очень большой головой и непропорциональным туловищем, выраженный кифоз (горб) из-за врожденной и приобретенной деформации шейного и грудного отделов позвоночника, был кривоног и страдал хромотой. Грудная клетка Лермонтова была деформирована от врожденного уродства костей и неправильного их развития в результате рахита.

До поединка с Мартыновым Лермонтов уже имел опыт участия в двух дуэлях (1830 и 1840 гг.) и репутацию очень меткого стрелка, однако это не играло никакой роли, ибо перед роковой дуэлью и в ходе её он отказался от своих выстрелов.

Поединок Лермонтова и Мартынова состоялся около 18 часов 30 минут 15 июля 1841г. (здесь и далее даты даны по старому стилю), в 4 верстах от Пятигорска, на северо-западном склоне горы Машук, недалеко от Перкальской скалы. Место для дуэли было выбрано второпях, ибо, когда дуэлянты и секунданты, собравшиеся первоначально у колонии переселенцев Каррас, направились оттуда для выбора подходящего участка, их быстро нагоняла приближавшаяся к Машуку огромная грозовая туча.

Со стороны Мартынова секундантами были друг Лермонтова корнет М.П. Глебов, проживавший в Пятигорске на одной квартире с Николаем Соломоновичем, и 22-летний князь А.И. Васильчиков, сын председателя Государственного совета, тайный недруг Михаила Юрьевича. Со стороны Лермонтова – его родственник (двоюродный дядя) капитан А.А. Столыпин и свояк князь С. В. Трубецкой. Однако после дуэли имена Столыпина и Трубецкого решено было скрыть, так как обоих ненавидел Николай I. Поэтому на следствии пришлось перераспределить роли оставшихся секундантов: Глебов первым назвался секундантом Мартынова, лукавому Васильчикову досталась роль секунданта Лермонтова. На дуэли присутствовали свидетели (проводник и несколько приятелей Лермонтова и Мартынова), разместившиеся преимущественно в прилегающем кустарнике.

Составленные накануне Васильчиковым (при попустительстве Глебова и Столыпина) условия дуэли носили жесткий характер. Причем было уже известно, что Лермонтов отказывается от своих выстрелов, а, следовательно, Мартынов будет стрелять, по сути, в безоружного противника.

По условиям расстояние между барьерами составляло 6 шагов (по другим данным 10 шагов). Это соответствует 4-6.5м. От барьеров в каждую сторону отмеряется 10 шагов, куда становятся дуэлянты перед началом поединка. Из этих точек соперники должны сходиться по команде «Сходись!». Далее секунданты подают с большими интервалами команды «Один», «Два», «Три». Особенного права на первый выстрел условия не давали никому. Каждый мог стрелять, стоя на месте, или на ходу, или подойдя к барьеру, но непременно между командами «Два» и «Три». После счёта «Три» стрелять уже нельзя, раунд дуэли считается законченным. Всего таких раундов с разведением соперников на крайние точки по условиям должно быть три.

Таким образом, по условиям дуэли, Лермонтов, заранее отказавшийся от выстрелов (все знали, что своё слово он всегда держит), был поставлен в безвыходное положение. Соперник имел право на три выстрела с очень близкого расстояния.

В дуэли использовались крупнокалиберные дальнобойные немецкие пистолеты системы Кухенройтера с кремнево-ударными запалами и нарезным стволом. Эксперименты судебных медиков показали, что это оружие обладает такой же пробивной способностью, что и современный пистолет «ТТ». С расстояния 10 шагов (6,5м) пуля, выпущенная из кухенройтера, пробивает грудную клетку человека насквозь.

Стрелковая подготовка 26-летнего боевого майора Мартынова была вполне достаточной, чтобы с такого короткого расстояния попасть в противника. Из-за желания обелить убийцу, после дуэли распространялись слухи, что Мартынов якобы не умел стрелять и попал в Лермонтова случайно. Подобное мнение также могло сложиться из-за манеры стрельбы Николая Соломоновича, который прицеливался, разворачивая пистолет на 900, что он называл «стрельбой по-французски». Известна еще одна дуэль Мартынова, происходившая в Вильно, на которой он, быстро подойдя к барьеру, повернул пистолет «по-французски» и метко поразил своего противника.

Дуэль Лермонтова и Мартынова проходила под огромной грозовой тучей, надвинувшейся со стороны Бештау. Когда же секунданты отмерили дистанцию и раздали дуэлянтам заряженные пистолеты, поднялась буря, а затем пошел страшной силы дождь. Дуэльная площадка была неровной, и Лермонтов был поставлен выше Мартынова.

Получив оружие, Лермонтов повторил, что стрелять в противника не будет. Глебов скомандовал: «Сходись!» Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру, поднял пистолет, повернул его «по-французски» и стал целить.

Михаил Юрьевич медленно двинулся к барьеру, развернувшись правым боком вперед, чтобы уменьшить площадь поражения. Подойдя к барьеру, он приподнял правую руку с пистолетом.

Мартынов целил долго: ему мешал частый косой дождь. Прозвучала команда «два», а затем – «три». По правилам стрелять уже было нельзя, следовало отправить соперников на исходные позиции. Вместо этого один из секундантов закричал: «Стреляйте, или я разведу вас!» Михаил Юрьевич в ответ насмешливо сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду!» - поднял пистолет еще выше и выстрелил в воздух. От отдачи он слегка отклонился назад и влево. Рука его так и осталась вытянутой вверх, и выдвинутый вперед правый бок оказался совершенно незащищенным. Но Мартынов не опустил своего пистолета. Он еще ближе придвинулся, переступив машинально в плотной завесе дождя на один шаг (50см) чисто символический барьер – лежащую в грязи фуражку, и выстрелил.

Обратим внимание на следующие моменты. Из-за неровности дуэльной площадки Лермонтов находился выше Мартынова, поэтому пуля шла по восходящей траектории. В момент выстрела противника поэт стоял, развернувшись вполоборота, правым боком вперед, его правая рука с пистолетом была максимально вытянута вверх, а корпус от отдачи (Лермонтов только что выстрелил в воздух) и для противовеса вытянутой правой руке был отклонен кзади и влево. Правое плечо и соответственно правая половина грудной клетки располагались значительно выше левого плеча и левой половины грудной клетки. Асимметричное и неестественное положение верхней половины корпуса Лермонтова усиливалось от кифоза (горба) его и деформаций грудной клетки в результате врожденного и приобретенного (рахит) уродства костей. Кроме того, в правом кармане сюртука Лермонтова располагалась дамская золотая заколка для волос, взятая им перед дуэлью (на счастье?) у своей кузины Екатерины Быховец. Оставленная по забывчивости поэтом в кармане, она дополнительно отклонила пулю в крайне невыгодное для Лермонтова направление.

Все эти факторы способствовали формированию своеобразного восходящего направления раневого канала, а высокая убойная сила оружия и предельно короткое расстояние между противниками обусловили пробивание грудной клетки насквозь.

Лермонтов получил огнестрельное ранение около 18 часов 30 минут. Сразу после выстрела противника туловище Лермонтова словно переломилось, он безмолвно упал, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обычно делают раненые. В правом боку его дымилась рана, в левом – сочилась кровь. По телу раненого прошло несколько судорожных движений, затем оно затихло. Поэт потерял сознание, глаза его были открыты, но смотрели мутным, непонимающим взором. Дыхание было сохранено. Через несколько минут после ранения сознание возвратилось, но было заторможенным. Глебов, склонившись к раненому, услышал: «Миша, умираю…»

Состояние раненого в первые 20 минут после ранения следует оценивать как критическое. У него наблюдался болевой шок, началось массивное кровотечение, по-видимому, из крупных сосудов, расположенных в грудной полости. Кровь изливалась наружу из обеих ран грудной клетки, но больше ее вытекало из выходного отверстия пули, расположенного в левой половине грудной клетки, в V межреберье по задней подмышечной линии. Существовала еще третья рана, умеренно кровоточащая, расположенная на задней поверхности верхней трети левого плеча, где пуля, вышедшая из грудной клетки, прорезала кожу, подкожную клетчатку и частично мышцы. Кровотечение из двух ран груди было интенсивным, и раненый за время нахождения на месте дуэли потерял большое количество крови. Ее скопилось под пострадавшим так много, что сильнейший грозовой дождь, продолжавшийся с перерывами несколько часов, не смог смыть ее с земли, где лежал поэт, и она была обнаружена на следующий день, 16 июля, при осмотре места происшествия членами следственной комиссии. Кровь насквозь пропитала всю одежду поэта (армейский сюртук и рубашку). Наряду с наружной геморрагией, несомненно, наблюдалось такой же интенсивности внутреннее кровотечение (в грудную полость). По нашим расчетам, поэт мог потерять на месте дуэли около 2,5-3л крови (50-60% ОЦК).

Раненый находился в сознании около 10 минут, а затем снова и надолго потерял его. Поэт в течение 4 с половиной часов оставался на месте поединка под открытым небом, поливаемый проливным дождем. С момента ранения в течение 2 часов его окружали Столыпин, Трубецкой и Глебов, а затем Трубецкой и Васильчиков.

Данные о продолжительности жизни поэта после ранения противоречивы.

Официальная точка зрения литературоведов указана в Лермонтовской энциклопедии: «Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут». Подобная точка зрения базируется на материалах сфальсифицированного следствия и рассказах секунданта Мартынова Михаила Глебова.

Данная версия о почти мгновенной смерти Лермонтова после выстрела противника была чрезвычайно выгодна не только Глебову, но и всем секундантам, ибо: а) снимала с них ответственность за то, что они не побеспокоились о приглашении доктора на дуэль (при мгновенной смерти доктор бы не помог); б) оправдывала их нерасторопность, приведшую к тому, что Лермонтов 4 с половиной часа пролежал в поле под дождем без оказания помощи (не все ли равно, когда убитого привезли в Пятигорск?).

Однако существует и противоположная точка зрения, утверждающая, что поэт жил значительно дольше, в течение 4 часов после ранения.

Приведем показания Мартынова из материалов следствия: «От сделанного мною выстрела он упал, и хотя признаки жизни еще были видны в нем, он не говорил. Я… отправился домой, полагая, что помощь может еще подоспеть к нему вовремя». Таким образом, Николай Соломонович простился с живым Лермонтовым. По внешнему виду раненого Мартынов всерьез надеялся, что к нему еще поспеет медицинская помощь и может спасти его от смерти.

Утверждение, что Лермонтов умер в ближайшие минуты после ранения, идет вразрез с приказанием коменданта Пятигорска В. И. Ильяшенкова отправить привезенного с места дуэли поручика… на гауптвахту. Ну не мог же, в самом деле, быть таким глупым, как это объясняют современные лермонтоведы, человек, дослужившийся до звания полковника, который много лет руководил военной и гражданской администрацией города? Скорее всего, Ильяшенков, отдавая приказ, был уверен из докладов (плац-адъютанта А. Г. Сидери, секундантов или свидетелей дуэли), что Лермонтов еще жив. И лишь когда поэта подвезли к помещению гауптвахты, то убедились, что он уже мертв.

В современной литературе старательно замалчивается показание слуги Лермонтова, молодого гурийца Христофора Саникидзе: «При перевозке Лермонтова с места поединка его с Мартыновым (при чем Саникидзе находился) Михаил Юрьевич был еще жив, стонал и едва слышно прошептал: «Умираю»; но на полдороге стонать перестал и умер спокойно». Один из первых биографов поэта П. К. Мартьянов, лично беседовавший с домовладельцем квартиры Лермонтова В. И. Чиляевым и другими лицами, жившими в Пятигорске в год дуэли, утверждал, что поэт умер уже в Пятигорске, когда его возили по городу.

Наконец, некоторые ученые, например, профессор С. П. Шиловцев*, с точки зрения характера ранения, подвергают критике официальный взгляд, что Лермонтов умер якобы мгновенно на месте поединка, и предполагают, что раненый жил еще несколько часов после выстрела убийцы.

Итак, вопреки показаниям секундантов, утверждающих, что поэт умер почти мгновенно на месте дуэли, существуют документальные свидетельства и научные обоснования того, что пострадавший, находившийся в крайне тяжелом состоянии, жил дольше, в течение около 4 часов с момента ранения.

Но тогда возникают два очень важных вопроса: 1) как было организовано оказание медицинской помощи раненому? 2) своевременно ли пострадавший был доставлен с места поединка в город?

По дуэльным правилам, в обязанности секундантов входило обеспечение поединка доктором и экипажем для раненого. Однако все 4 секунданта не выполнили своих обязанностей, не пригласив доктора и не позаботившись об экипаже.

Недоумение вызывает поведение Васильчикова сразу после рокового выстрела Мартынова. Он вызвался съездить за доктором и экипажем. Прошло 2 томительных часа ожидания под сильным дождем, по истечении которых князь явился к месту поединка… один, без экипажа и без врача. Как расценить поведение Васильчикова: беспомощность или преступное бездействие?

Через 3 десятилетия после пятигорской трагедии Васильчиков утверждал в печати, что он заезжал к двум «господам медикам», но получил от них одинаковый ответ, что из-за «дурной» погоды они выехать к раненому не могут, а приедут на квартиру, когда его доставят в город. Получив отрицательные ответы на свою просьбу, Александр Илларионович удовлетворился этим и преспокойно возвратился к месту дуэли, даже не устыдившись перед остальными секундантами своей беспомощности.

Но как могли врачи отказать в помощи тяжелому, умирающему больному? Безусловно, они поступили преступно, нарушив существовавшие тогда в России законы и клятву Гиппократа, точнее «Факультетское обещание», которое давали выпускники медицинских факультетов университетов.

Пятигорск в 1841 году был маленьким городком, в котором докторами работали всего несколько человек: Дроздов, Ребров, Норманн, Рожер, Конради, Барклай-де-Толли. К кому из них обращался Васильчиков? Архивные розыски пока не дают ответа на вопрос.

Как бы то ни было, раненый поэт умирал, лежа на открытом месте, под ливневым дождем, прикрытый лишь шинелью, а медицинская помощь ему так и не была оказана.

Секунданты Столыпин, Глебов и Трубецкой, находившиеся рядом с тяжелораненым на месте поединка, проявили растерянность и пассивность. Они лишь наблюдали, как угасает жизнь их товарища. Обезболивающие, сердечные и другие медикаментозные средства на дуэль они не захватили. Офицеры, обязанные владеть методами оказания первой помощи на поле боя (в порядке само- и взаимопомощи), они даже не удосужились перевязать раны и они, все три, оставались открытыми и продолжали обильно кровоточить.

«Так лежал, неперевязанный, медленно истекавший кровью, великий юноша-поэт», - с горечью повествовал о многочасовом пребывании раненого Лермонтова под открытым небом один из первых его биографов П. А. Висковатов, самостоятельно расследовавший в Пятигорске обстоятельства дуэли.

Секунданты даже не догадались защитить Лермонтова от проливного дождя: перенести его под кусты, соорудить что-то вроде шалаша или укрытия.

Они находились всего в 4 верстах от Пятигорска, но непростительно долго не могли принять меры по транспортировке поэта в город. Извозчики не желали ехать в сильный дождь за раненым – нужно было заставить их силой. В конечном итоге поэта доставили в Пятигорск слуги Лермонтова и Мартынова, Иван Вертюков и Илья Козлов, на телеге, нанятой в городе.

Доктор (Барклай-де-Толли) прибыл к телу Лермонтова «для оказания помощи», как записано очевидцами, только глубокой ночью с 15 на 16 июля, когда Михаила Юрьевича доставили на квартиру, и он был уже мертв.

Таким образом, раненому Лермонтову при жизни никакая медицинская помощь – ни первая, ни врачебная – так и не была оказана.

Рассмотрим характер ранения, и ход раневого канала.

Секунданты и свидетели дуэли, не имевшие медицинского образования, считали, что Лермонтов был ранен прямо в сердце. Их мнение, зафиксированное в материалах следствия, казалось незыблемым и до сих пор принимается на веру большинством современных лермонтоведов и читателей – поклонников великого поэта.

Первым, кто стал утверждать, что у Лермонтова не было ранения в сердце, являлся приятель поэта Н. П. Раевский. Николай Павлович участвовал в обмывании тела поэта, когда того привезли с места дуэли. Поэтому Раевский сам лично видел раны на обнаженном теле. Мнение бывшего офицера Раевского ценно и тем, что к моменту написания своих воспоминаний о дуэли (1885 год) он, давно выйдя в отставку и закончив медицинский факультет, имел уже большой опыт работы врачом. Таким образом, по сути, это воспоминания врача, хорошо знающего анатомию. Показания Раевского о ходе раневого канала значительно ценнее мнения секундантов, которые не видели обнаженного тела с ранами и не имели медицинского образования.

В своих воспоминаниях Н. П. Раевский, возражая, что ранение было прямо в сердце, отмечает, что у Лермонтова была рана в правом боку, пуля прошла грудную клетку справа налево навылет, выйдя с левой стороны грудной клетки и задев левую руку.

Медицинское освидетельствование тела умершего было произведено 17 июля врачом Пятигорского военного госпиталя 30-летним Иваном Егоровичем Барклаем-де-Толли (родственником знаменитого полководца). Оно гласило: «…При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастании ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча».

К сожалению, Барклай-де-Толли ограничился лишь внешним освидетельствованием тела, не произведя аутопсии. Вследствие этого, невозможно утверждать со 100%-ной точностью, какие органы были поражены. Заключение очень краткое, без описаний размеров ран, в связи, с чем в дальнейшем В. А. Швембергер и другие склонные к фантазиям авторы обвинили Барклая-де-Толли в том, что он якобы спутал входное и выходное отверстия, и поэта де убил совсем не Мартынов, а неизвестный подкупленный «казак», выстреливший сзади, из-за кустов!

Барклай-де-Толли с абсолютной уверенностью указывает на восходящее направление раневого канала, от ХII ребра справа до V межреберья слева. Вероятные причины такого продвижения пули в теле Лермонтова мы уже приводили, описывая положение корпуса в момент рокового выстрела. Кстати, версия о рикошете в результате удара пули о золотую заколку выглядит очень веско в свете того, что залитая кровью, поврежденная, она действительно была обнаружена в правом кармане армейского сюртука Лермонтова. Впрочем, история хирургии хранит много случаев и куда более неожиданных рикошетов. Барклай-де-Толли, если внимательно перечитать сочиненное им свидетельство о смерти, считал, что Лермонтов получил сквозное огнестрельное ранение правого и левого легкого. О ранении сердца он совершенно не упоминает. Вероятно, при осмотре ран на трупе и мысленном воспроизведении хода пули от нижнебоковой раны справа до задне-верхней раны слева, доктор посчитал, что сердце остается спереди от раневого канала.

Нижегородский профессор хирургии С. П. Шиловцев также считает, что сердце поэта не было затронуто. По его мнению, пуля прошла через печеночный угол поперечной ободочной кишки, печень, диафрагму и левое легкое, минуя сердце и правое легкое.

Причинами смерти Лермонтова, по нашему мнению**, являются повреждение легких и профузное кровотечение.

Огнестрельное повреждение легких и плевры привело к гемопневмотораксу, острой дыхательной и сердечной недостаточности. Травма крупных сосудов легких вызвала интенсивное кровотечение с очень большой кровопотерей.

Помимо уже приведенных признаков кровотечения, следует назвать резкую бледность кожных покровов и слизистых у трупа. «Дуэльные» рубашка и сюртук настолько пропитались кровью, что сохранить их для истории не представлялось возможным, и они были сожжены. Кровотечение было не только наружное, из ран, но и внутреннее. В плевральных полостях скопилось так много крови, что она продолжала интенсивно и длительно изливаться из тела поэта даже после наступления его смерти. Боевой офицер А. Чарыков, пришедший глубокой ночью 16 июля на квартиру убитого, невольно поразился обилию изливающейся крови: «…увидел труп поэта, покрытый простыней, на столе; под ним медный таз; на дне его алела кровь, которая несколько часов еще сочилась из груди его». Дамы, приходившие в большом числе к умершему, «мочили платки свои в крови убитого, сочившейся из неперевязанной раны».

Совершенно не претендуя на непогрешимость суждений, сделаем некоторые выводы о ранении Лермонтова:

1. Ранение было очень тяжелым, мало совместимым с жизнью; шансы на выздоровление, учитывая уровень развития медицины того времени, были минимальными, составляя не более 10%.

2. Смерть Лермонтова не была мгновенной, как это утверждается в материалах следствия и официальном лермонтоведении; жизнь сохранялась в нем в сроки до 4 часов с момента получения ранения.

3. Летальный исход значительно ускорило неоказание медицинской помощи больному, в чем виновны все 4 секунданта и врачи, к которым они обращались.

4. При оказании своевременной врачебной помощи на месте дуэли, быстрой транспортировке в лечебное учреждение жизнь поэта можно было продлить еще на несколько часов или суток.

На месте ранения, помимо других мероприятий, важно было наложить герметичные повязки на раны грудной стенки. Учитывая уровень развития медицины того времени, шансы выжить даже при быстрой госпитализации раненого в Пятигорский военный госпиталь оставались низкими. Этот госпиталь в 1841 году размещался в приспособленном помещении (старой казарме) у подножия Горячей горы. Условия для лечения в нем были плохими, мест не хватало. Более крупный и лучше оснащенный военный госпиталь размещался в 40 верстах от Пятигорска, в Георгиевске, но, с учетом гужевого транспорта и состояния, кавказских дорог того времени, можно утверждать, что тяжелораненого Лермонтова до Георгиевска бы не довезли.

Возникает вопрос: смог ли бы Барклай-де-Толли с его квалификацией выполнить торакотомию с ушиванием ран легких, остановить кровотечение из крупных сосудов в грудной полости? Вполне очевидно, что нет. Ведь операции на органах грудной полости в 1841 году не выполнялись даже хирургами с мировым именем в хорошо оснащенных операционных. Кроме того, медицине первой половины ХIХ века еще не были известны переливание крови и внутривенная инфузия плазмозаменителей, что осложняло борьбу с кровопотерей; не были открыты антибиотики и многие другие необходимые медикаментозные средства.

Поэтому мы и предполагаем, что шансы тяжелораненого Лермонтова на выздоровление были минимальными, составляя, вероятно, не более 10% (такой процент раненых выживал в то время при подобных травмах). Однако долг врача – до конца бороться за жизнь больного, продлевая ее драгоценные дни, часы и даже минуты. Только тогда с чистой совестью он может смотреть в глаза родственникам больного, его друзьям и нам, потомкам.

* Шиловцев С. П. // Вопросы хирургии войны. – Горький, 1946. – С. 68 – 74.
** Давидов М. И. // Анналы хирургии. – 2002. - № 2. – С. 75 – 79.

Дмитрий Белюкин. Смерть Пушкина

Пушкин смертельно ранен Дантесом. 29 января (10 февраля) поэт скончался. Похоронен в Святогорском монастыре.

28 февраля 1837 года Наталия Николаевна Пушкина неожиданно приобрела европейскую известность. В этот день парижская газета «Журналь де Деба» опубликовала сенсационное сообщение из Петербурга:

Знаменитый русский поэт Пушкин убит на дуэли своим свояком, французским офицером Дантесом. «Дуэль состоялась на пистолетах. Господин Пушкин, смертельно раненный в грудь, тем не менее прожил еще два дня. Его противник также был тяжело ранен:»

В этот же день то же сообщение опубликовал «Курьер Франсе». 1 марта сообщение было перепечатано в «Газет де Франс» и «Курьер де Театр». В то время парижский «Журнал де Деба» играл на европейском континенте ту же роль, что сегодня играет «Нью-Йорк Таймс» во всем мире.

5 марта немецкая «Альгемайне Цайтунг» сообщила своим читателям о дуэли, после которой Пушкин «прожил еще два дня с пулею в груди» и петербургская скандальная хроника начала свое шествие по европейским газетам. Прессу прежде всего занимали сенсационная обстановка гибели русского поэта, сама дуэль и поводы, приведшие к ней.

Однако подлинная сенсация дотошным парижским журналистам осталась неведома. Не знали о ней и мы почти 160 лет.

В среду 27 января 1837 года около шести часов вечера Наталья Николаевна Пушкина вышла из своей комнаты в переднюю и тут ей стало дурно: камердинер, взяв в охапку, нес ее мужа, истекающего кровью. Карл Данзас, которого она давно знала как лицейского приятеля Пушкина, объяснил ей, насколько мог спокойнее, что ее муж только что дрался на дуэли с Дантесом. Пушкин, хотя и ранен, но очень легко. Секундант поэта сказал неправду: рана была смертельной. В 2 часа 45 минут пополудни 29 января Пушкина не стало.

Как умершего насильственной смертью Пушкина вскрыли. Был ли составлен официальный акт вскрытия, осталось неизвестным.

До нас дошла лишь записка врача Владимира Даля «Вскрытие тела А. С. Пушкина». Она гласит:

«По вскрытии брюшной полости все кишки оказались сильно воспаленными; в одном только месте, величиною с грош, тонкие кишки были поражены гангреной. В этой точке, по всей вероятности, кишки были ушиблены пулей.

В брюшной полости нашлось не менее фунта запекшейся крови, вероятно, из перебитой бедренной вены. По окружности большого таза, с правой стороны, найдено было множество небольших осколков кости, и наконец, и нижняя часть крестцовой кости была раздроблена.

По направлению пули, надобно заключить, что убитый стоял боком, в пол оборота и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота в двух дюймах от верхней передней оконечности чресельной или подвздошной кости (ossis iliaci dextri) правой стороны, потом шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз, и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь поблизости.

Время и обстоятельства не позволяли продолжать подробнейших розысканий.

Относительно причины смерти — надобно заметить, что здесь воспаление кишок не достигло еще высшей степени: не было ни сывороточных или конечных излияний, ни прирощений, а и того менее общей гангрены. Вероятно, кроме воспаления кишок, существовало и воспалительное поражение больших вен, начиная от перебитой бедренной; а наконец, и сильное поражение оконечностей становой жилы (caudae equinae) при раздроблении крестцовой кости».

29 января командующий отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютант К. И. Бистром приказал судить Дантеса военным судом. О своем распоряжение Бистром в тот же день рапортовал Николаю I. Военный министр А. И. Чернышев доложил рапорт командующего царю. Впрочем, о дуэли царь уже знал вечером 27 января.

Императрица записала в это день в дневнике: «Н. сказал о дуэли между Пушкиным и Дантесом, бросило в дрожь.»

Но официальное известие о происшедшем Николай получил только 29 января от Военного Министра. Царь в тот же день распорядился передать военному суду не только Дантеса, но и Пушкина, а также всех лиц, причастных к дуэли, исключая иностранных подданных, о причастности которых к поединку должна была быть составлена особая записка. Но Пушкин умер, секундант же Дантеса Оливье д Аршиак, атташе французского посольства за два дня до начала работы комиссии военного суда 2 февраля поспешил отбыть в Париж. Поэтому перед судом предстали только Дантес и Данзас.

Характерно, что в подлинном военном-судном деле о дуэли Пушкина с Дантесом-Геккерном нет никаких медицинских документов о характере ранения Пушкина и причинах его смерти.

В первых же страницах дела, где приведены мнения гвардейского генералитета, речь идет о ранении Пушкина в грудь. Как мы сейчас увидим, знаменитые лермонтовские строки «с свинцом в груди», не были простой поэтической метафорой, а отражали ходившие в обществе слухи о подробностях смертельного поединка на Черной речке.

Недаром Тютчев вопрошал «Из чьей руки свинец смертельный поэту сердце растерзал?»

В то же время в ряде документов дела речь идет о ранении в бок. Очевидно, члены военного суда при Конном полку имели смутное представление о том, куда именно был ранен убитый, и это заблуждение судей едва ли можно объяснить их неведением или просто обыкновенным равнодушием к загубленной жизни гения.

Неосведомленность суда была следствием того, что секунданты намеренно затемняли вопрос о характере ранения поэта и совершенно сознательно стремились создать неверное представление, куда целились противники.

Происхождение этих противоречивых сведений таково. В рапорте Бистрома царю о предании Дантеса суду, о ранении Пушкина не упоминается вовсе, говорится лишь о том, что во время дуэли Дантес был ранен. Заседаниям комиссии военного суда предшествовало предварительное дознание. Его производил полковник Галахов. Со слов Дантеса он записал, что тот действительно дрался с Пушкиным на пистолетах, «ранил его в правый бок и сам был ранен в правую руку». Данзас же только подтвердил Галахову факт дуэли, о характере же полученных противниками ранений секундант Пушкина распространяться не стал.

Как допрашивали Дантеса

6 февраля на первом допросе комиссии Дантесу был задан вопрос, где и когда происходила дуэль и не может ли он в подтверждении своих слов сослаться на свидетелей или на какие-либо документы, разъясняющие дело. Дантес, показания которого в ходе всего дела были тенденциозными, неискренними и откровенно лживыми, но в то же время очень скупыми, взвешенными и осторожными, ссылался лишь на те документы, что обеляли его. Относительно дуэли заявил, что «реляцию» о поединке его секундант д Аршиак перед своим отъездом из Петербурга вручил камергеру князю П. А. Вяземскому.

Любопытный поворот

Примечательно, Дантес, не желавший вмешивать в процесс никого из посторонних и даже предлагавший Данзасу скрыть его участие в дуэли, от чего друг Пушкина с гордостью отказался, выдвинул на авансцену третье лицо, в поединке не участвовшее, и для чего? Для того, чтобы сообщить суду о подробностях дуэли, то есть передать то, о чем должен был рассказать сам Дантес как непосредственный участник.

Более того, «реляция» — это по сути дела первый документ о дуэли, которым располагала комиссия, военный суд, и была создана, надо думать, специально на этот случай, для комиссии. Оглашение этого документа Дантес считал настолько выгодным для себя, что поспешил сослаться на него и «вмешать» в дело третье лицо — Петра Вяземского. Дантес хорошо знал, что со стороны Вяземского никаких неприятных для него разоблачений не последует. И конечно же не ошибся.

8 февраля Вяземский был призван в комиссию. Ему предложили целый комплекс вопросов, касающихся дуэли и просили дать объяснения сколь возможно подробнее, представить документы, относящиеся к делу, если такие имеются у него. Однако Вяземский не только не представил никаких документов (хотя ими в тот момент располагал, что выяснилось впоследствии в ходе расследования), но от всех вопросов отговорился полным незнанием.

Создается впечатление, что главная цель Вяземского состояла в оглашении «реляции», которая, видимо, именно для этой цели и была создана. На вопрос о происхождении «реляции», князь ответил, что никакой «реляции», то есть официального документа у него нет, но он располагает письмом д Аршиака с описанием поединка.

Показания Вяземского

«Не знав предварительно ничего о дуэли, — показал Вяземский, — про которую в первый раз услышал я вместе с известием, что Пушкин смертельно ранен, я при первой встрече моей с д Аршиаком просил его рассказать о том, что было.» Нетрудно в этих «чистосердечных» показаниях Вяземского увидеть стремление князя «обосновать» как бы случайное, бытовое происхождение частного письма.

На самом деле подробные сведения о поединке Вяземский получил, конечно же, не от д Аршиака, а от Данзаса вечером 27 января на Мойке, в квартире поэта, где князь встретил секунданта поэта, не покидавшего дом умирающего. «На сие г. д Аршиак вызвался изложить в письме все случившееся, прося меня при этом, — продолжил Вяземский, — показать письмо г. Данзасу для взаимной проверки и засвидетельствования подробностей дуэли».

Однако письмо д Аршиака Вяземский получил уже после отъезда французского атташе за границу, поэтому князь не мог, по его словам, прочитать его вместе с обоими свидетелями, чтобы получить в его глазах ту достоверность, которую он желал иметь. Вследствии этого Вяземский отдал письмо д Аршиака Данзасу, и тот возвратил князю этот документ вместе с письмом от себя.

Так Вяземский объяснил как бы случайное создание письменной версии дуэли, версии, достоверность которой почти официально была засвидетельствована обоими секундантами в специально подготовленных на этот случай документами. Эти-то документы и были предъявлены следствию Вяземским, как бы совершенно посторонним, а значит вроде бы абсолютно объективным лицом.

(Немаловажно отметить, что в последующие дни Вяземский создаст и письменную версию не только самого поединка, но всей дуэльной истории, подберет документы, ее как будто подтверждающие, версию, увы, весьма далекую от того, что имело место в обыденной действительности).

10 февраля «реляция» д Аршиака-Данзаса была предъявлена Дантесу и тот еще раз подтвердил,что в ней произошедшее описано «по всей справедливости».

Читая письма д Аршиака нетрудно заметить, что в этом описании ни слова не говорится о том, куда был ранен Пушкин. Более того, в письме Данзаса чувствуется намерение писавшего не только затемнить этот предмет и создать у читателя (что, как увидим ниже, и удалось) неверное представление.

«Князь! Вы желали знать подробности грустного происшествия, которого г. Данзас и я были свидетелями. Я сообщаю их вам, и прошу вас передать это письмо г. Данзасу для его прочтения и удостоверения подписью», — писал д Аршиак Вяземскому 1 февраля.

Как проходила дуэль

Было половина пятого, когда мы прибыли на назначенное место. Сильный ветер, дувший в это время, заставил нас искать убежища в небольшой еловой роще. Так как глубокий снег мог мешать противникам, то надобно было очистить место на двадцать шагов расстояния, по обоим концам которого они были поставлены.

Барьер означили двумя шинелями; каждый из противников взял по пистолету. Полковник Данзас подал сигнал, поднял шляпу. Пушкин в ту же минуту был уже у барьера; барон Геккерн сделал к нему четыре из пяти шагов.

Оба противника начали целить; спустя несколько секунд раздался выстрел. Пушкин был ранен. Сказав об этом, он упал на шинель, означавшую барьер, лицом к земле и остался недвижим. Секунданты подошли; он приподнялся и, сидя, сказал: «Постойте!» Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу; он спросил другой.

Я хотел воспротивиться тому, но барон Георг Геккерн (Дантес) остановил меня знаком. Пушкин, опираясь левой рукой на землю, начал целить; рука его не дрожала. Раздался выстрел. Барон Геккерн, стоявший неподвижно после выстрела, упал, в свою очередь раненный.

Рана Пушкина была слишком опасна для продолжения дела и оно кончилось.

Сделав выстрел, он упал и два раза терял сознание; после нескольких минут забытья, он наконец пришел в себя и уже более не лишался чувств. Положенный в тряские сани, он на расстоянии полу-версты самой скверной дороги, сильно страдал, но не жаловался.

Барон Геккерн (Дантес), поддерживаемый мною, дошел до своих саней, где дожидался, пока не тронулись сани его противника, и я мог сопутствовать ему до Петербурга. В продолжении всего дела обе стороны были спокойны — исполнены достоинства.

Примите, князь, уверение в моем высоком уважении.»

Что касается Данзаса, то, по сути дела подтвердил, изложенное д Аршиаком, отметив лишь некоторые незначительные неверности в его рассказе. Так в частности Данзас несколько удлинил фразу раненного Пушкина: «Постойте! Я чувствую в себе еще столько силы, чтобы выстрелить».

Данзас отметил, что не мог оспаривать обмен пистолета и не делал этого в действительности. Что же касается ранения Дантеса, то Данзас пояснил: «Противники шли друг на друга грудью. Когда Пушкин упал, тогда Геккерн (Дантес) сдела движение, чтобы подойти к нему; после же слов Пушкина, что он хотел стрелять, он возвратился на свое место, стал боком и прикрыл грудь свою правой рукою. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую справедливость показаний г. д Аршиака.»

…Еще немного рассуждений

Примечательна фраза Данзаса: «Противники шли друг на друга грудью». Именно она создавала ложное впечатление у читателя «реляции», что выстреливший первым Дантес ранил Пушкина в грудь. Вместе с тем получалось, что и раненый Пушкин стрелял противнику в грудь, ибо Данзас написал: Дантес, «стал боком и прикрыл грудь свою правою рукою». Поскольку же Дантес оказался ранен в руку, то стало быть, Пушкин и метил в грудь противника. Однако, как мы увидим ниже, это совсем не так.

Характерно, что когда материалы дела были представлены гвардейскому начальству и генералы подали свои мнения, то командующий гвардейской кирасирской дивизии генерал-адъютант Апраксин именно так и понял ситуацию: «камер-юнкер Пушкин получил смертельную рану в грудь, от которой он умер, Геккерн же слабо ранен в руку.» Точно так же дело представлялось и командиру гвардейского кавалерийского корпуса генерал-лейтенанту Кнорингу.

На основе собранных материалов была подготовлена выписка из дела. В ней дуэль была описана на основе «реляции» д Аршиака и Данзаса, а следовательно без указания раны Пушкина. Та же картина была представлена и в сентенции суда. 11 марта Бистром представил все материалы дела в Аудиторский департамент Военного министерства. Передавая дело, Бистром отметил, что при ревизии его в штабе отдельного гвардейского корпуса был замечен целый ряд «упущений».

Целый ряд упущений

В частности, Бистром указал на то, что «не взято надлежащего засвидетельствования о причине смерти: Пушкина.» Указание Бистрома особенно интересно, если принять во внимание, что из всех генералов он подал самое резкое мнение, осуждающее Дантеса.

Бистром находил виновным Геккерна в том, что он вызвал Пушкина на дуэль, нанес ему смертельную рану, а прежде раздражал щекотливость Пушкина как мужа, присылая его жене театральные билеты и книги вместе с записочками сомнительного содержания. Генерал справедливо полагал, что в отношении Дантеса нет никаких «заслуживающих снисхождения обстоятельств».

Поскольку дуэли были строго запрещены, «оскорбительные выражения, помещенные в письме Пушкина к приемному отцу Дантеса, не давали права поручику на «противозаконное самоуправие».

дерзость пушкинского письма, спровоцировавшего дуэльБистром особо подчеркивал, что в распоряжении суда, не было показаний самого Пушкина, чрезвычайная же дерзость пушкинского письма, спровоцировавшего дуэль, «не могла быть написана без чрезвычайной причины», которая очень слабо объясняется признанием самого Дантеса в том, что он писал жене убитого щекотливые письма.

Немаловажно отметить, что Бистром каким-то образом был связан с родом Гончаровых. Во всяком случае, когда уже после смерти Пушкина, в феврале 1837 года Дантес потребовал, чтобы братья его жены Екатерины Гончаровой юридически оформили причитающуюся часть родового наследства, то был составлен соответствующий документ и на нем в качестве свидетеля со стороны Гончаровых подписался К. И. Бистром. Видимо, командующий отдельным гвардейским корпусом лучше других членов суда и генералов, рассматривавших это дело, мог быть осведомлен об обстоятельствах дуэли Пушкина и Дантеса.

Мнение Бистрома приняли во внимание в Генерал-Аудиториате. Потому в своем определении, представленном военному министру А. И. Чернышеву 17 марта члены этого органа внесли определенные поправки в описание поединка. В аудиторском определении говорилось, что «первый выстрелил Геккерн и ранил Пушкина в правый бок». «Пушкин ранил Геккерна в руку». Как видим, здесь воскресла формула, взятая из предварительного дознания полковника Галахова. Именно в таком виде она фигурировала в докладе военного министра Николаю I.

Между тем, еще 28 января, когда Пушкин был еще жив, старший врач полиции П. Н. Юденич, доносивший о происшествиях в столице в Медицинский департамент Министерства Внутренних дел, писал, что Пушкин «ранен пулею в нижнюю часть брюха», «Дантес — в правую руку навылет и получил контузию в брюхо».

В 1856 году из Сибири возвращался после амнистии декабрист И. И. Пущин. В Нижнем Новгороде он встретился с В. И. Далем, тем самым, что составил записку о вскрытии тела Пушкина. Даль показал лицейскому другу поэта скорбную реликвию — сюртук, в котором стрелялся Пушкин. На сюртуке против правого паха было небольшое с ноготок отверстие от пули, унесшей жизнь Александра Сергеевича.

Да и описание Даля не оставляет сомнения в том, куда стрелял Дантес.

Вызывают улыбку (если только она уместна в таком печальном деле) неуклюжие попытки современных врачей «поднять» пулевое ранение Пушкина как можно выше паха, поставить под сомнение описание доктора Даля как недостаточно компетентное. Но как же быть тогда с пулевым отверствием в сюртуке, которое точно указывает, как кажется, куда вошла пуля.

Куда целился Пушкин

Оказывается, нет, не указывает. Так доктор Б. М. Шубин, издавший в 1983 году в Москве книгу «История одной болезни», утверждал, что Даль не учел, что целясь на близком расстоянии в Дантеса, который был ростом выше»,

Пушкин, видите ли, «поднял правую руку, а вместе с ней, естественно, полетела кверху и правая пола сюртука. Сопоставление пулевого отверстия на сюртуке и раны на теле позволяет определить как выского была поднята рука Пушкина, и предположить, что он целил в голову своего противника». Вполне возможно, что доктор Б. М. Шубин и носил такие костюмы, у которых полы, прикрывающие пах, приподнятие руки вверх оказывались чуть ли не на груди. Ведь было это в советское время.

(Вспомним хотя бы незабвенного Аркадия Райкина: «Ребята, кто шил этот костюм?»). Но только в XIX веке сюртуки шили так, что надевший его мог поднимать руку вверх, не опасаясь оголить пах. Что же касается того, что Пушкин целился в голову Дантеса, то это особый разговор.

Как уже говорилось выше, оба противника дрались на расстоянии двадцати шагов. Каждый дуэлянт мог сделать пять шагов до барьеров, разделенных десятью шагами. Пушкин в момент выстрела Дантеса находился у своего барьера. Дантес же не дошел одного шага до своего. Расстояние, с которого противники произвели свои выстрелы, составляло всего одиннадцать шагов. [

Искусство Пушкина в стрельбе хорошо известно. Гораздо менее известно то, что и Дантес был метким стрелком (Одним из его увлечений была охота). Пожалуй, даже профан с одиннадцати шагов мог попасть в своего противника, примерно в то место, куда целился. Что же говорить об искусном стрелке, даже охотнике? Если даже принять во внимание, что Дантес нервничал (хотя никаких свидетельств на этот счет нет), сделать поправку на сильный ветер, все равно трудно не признать: Дантес намеренно стрелял в пах Пушкина.

Куда же целился Пушкин, смертельно раненный в нижнюю часть живота? В голову?

Когда комиссия военного суда начала заседать, к раненному Дантесу отправили штаб-лекаря гвардейского кавалерийского корпуса Стефановича, чтобы он произвел освидетельствование подсудимого, и ответил на вопрос, может ли тот давать показания. «: Геккерн имеет пулевую проницательную рану на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста», — засвидетельствовал лекарь, — «Вход и выход пули в небольшом один от другого расстоянии. Обе раны находятся в сгибающих персты мышцах, окружающих лучевую кость, более к наружной стороне. Раны простые, чистые, без повреждения костей и больших кровеносных сосудов. Больной: руку носит на повязке и, кроме боли в раненном месте, жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию, каковая боль обнаруживается при глубоком вздыхании, хотя наружных знаков контузии не замечено:»

Фартовый Дантес

В письме о поединке Вяземского к Денису Давыдову герою-партизану 1812 года есть одна очень важная подробность, объясняющая, почему Дантес отделался только легкой контузией: пуля «пробила мясо, ударила в пуговицу панталон, на которую надеты были помочи, и уже ослабленной отскочила в грудь.»

Указание Вяземского помогает нам понять очень многое. Пуговица, на которую надевались подтяжки, естественно, располагалась в районе пояса панталон. В какой же позе должен был стоять Дантес, если внешняя сторона его правой руки с пистолетом, прикрывающим грудь, на четыре поперечных пальца ниже локтя находилась на уровне пуговицы панталон?

Читатель, мысленно представь эту нелепую позу!

Нет, вовсе не грудь прикрывал Дантес пистолетом. Если это правая рука в месте ранения находилась на уровне пояса, то пистолет должен был быть не поднят, а, наоборот, опущен. Значит, Дантес прикрывал оружием свой пах. Почему же рука Дантеса оказалась именно здесь? Видимо, потому, что он следил, куда был направлен ствол пистолета Пушкина. Или же Дантес ожидал от своего раненого противника выстрела в то же место, в которое он сам произвел свой выстрел.

Теперь становится понятно, почему секунданты всячески затемняли вопрос о ране Пушкина, зачем понадобилось сочинять заранее «реляцию» о дуэли для комиссии военного суда. Интересно отметить и то, что во всех рассказах о дуэли, которые с легкой руки Вяземского разошлись в публику, нет никаких упоминаний о том, куда был ранен поэт. Конечно, такого рода умолчания не были вызваны естественной человеческой деликатностью, то есть нежеланием посвящать посторонних, если так можно выразиться, в физиологию смерти Пушкина.

Не случайно, то же обстоятельство скрывали и друзья Дантеса, которым деликатность по отношению к русскому гению была абсолютно чужда. Дело заключалось в том, что, если противникии сознательно стреляли друг другу в пах, то у них, очевидно, были для этого особые причины. В случае же огласки, сразу же вставал бы вопрос об этих причинах, а такой вопрос придавал бы дуэли весьма щекотливый характер. Неужели защищая честь жены или собственное достоинство, как утверждает созданная Вяземским легенда, необходимо стрелять в пах противнику? Какие же слова могли быть произнесены дуэлянтами до и после того, как они обменялись выстрелами ниже пояса?

То, что секунданты не только Пушкина, но и Дантеса намеренно скрывали местоположение раны поэта в первые дни после поединка — это очень важный факт истории дуэли, никем из пушкинистов еще не отмеченный. Но возникает еще один важнейший вопрос: если создатели «реляции» утаивали такой важный эпизод дуэли, насколько верно они описали и все остальные эпизоды этого трагического происшествия?

В 1963 году французский журнал «Рубан руж», издаваемый Орденом Почетного Легиона, кавалером которого впоследствии стал Дантес, опубликовал статью Флерио де Ланжля о дуэли с Пушкиным. Публикация сопровождалась рисунком, изображающим поединок. Противники с пистолетами в руках стоят друг против друга в белых рубашках (27 января при 15-градусном морозе!).

Не станет укорять художника (имя его в журнале не обозначено) за незнание российских реалий. Не должны ли мы признаться себе, что и сегодня, почти 160 лет спустя после этого поединка, мы знаем о нем не многим больше, чем французский художник?

Во всяком случае, мы вправе подозревать, что «реляция» д Аршиака и Данзаса о дуэли — это лишь составная часть легенды о гибели поэта.

Более полутора веков ранение и смерть Александра Пушкина обсуждаются в печати, в том числе и медицинской. Попробуем взглянуть на огнестрельное ранение и действия наших коллег в 1837 году c позиции современной хирургии.

Дискуссии не утихают

Как мне представляется, неутихающие дискуссии, связанные со смертью А. С. Пушкина, обусловлены личностью погибшего пациента; обстоятельствами, сопутствующими ранению и смерти; отсутствием определённости в характере ранения, данных вскрытия и причине смерти; противоречивостью врачебных оценок во время лечения в последующие годы; обвинения со стороны общества в адрес лечащих врачей в якобы допущенных ими ошибках (в том числе и умышленных).Обвинения в адрес врачей продолжаются и ныне. В 1944 году писатель Владимир Набоков в статье, посвященной Н. В. Гоголю, написал следующее: «Лет за 15 до этого (до лечения Гоголя.- И.Г.) медики лечили Пушкина, раненного в живот, как ребёнка, страдающего запорами. В эту пору ещё верховодили посредственные немецкие и французские лекари, а замечательная школа великих русских лекарей только зачиналась».
Наиболее урожайным на дискуссии оказался 1937 год, когда были опубликованы статьи многих известных ученых-специалистов. Обвинения в умышленных действиях врачей, лечивших поэта, содержались, например, в статьях доктора Г. Д. Сперанского, журналиста В. Закруткина из Ростова на Дону. Последний договорился до того, что прямо написал: «Он (Н. Ф. Арендт. – И.Г.) знал, что смерть Пушкина доставит удовольствие царю».

В 1966 году в газете «Неделя» была напечатана статья пушкиниста Б. С. Мейлаха «Дуэль, рана, лечение Пушкина», в которой также осуждаются неправильные действия врачей, лечивших поэта, и даже предлагается провести «суд истории» с участием специалистов!
В 1987 году, и вновь в газете «Неделя», журналист А. Гудимов публикует статью «После дуэли. История одной ошибки, не исправленной до сих пор». В этой статье приводится интересный факт, дающий в некоторой степени ответ на прогноз о выживании Пушкина, получи он аналогичное ранение в XX веке. Некто А. Соболь в 1937 году у памятника Пушкину в Москве нанёс себе огнестрельное ранение в область, куда был ранен великий поэт. Пострадавшего доставили в Институт имени Склифосовского, где он скончался, несмотря на современные лечебные мероприятия.

Пожалуй, из всех тех материалов, которые были опубликованы за прошедшие годы, наибольшее доверие у меня вызвала глава, посвященная ранению Пушкина, в книге Ш. И. Удермана «Избранные очерки истории отечественной хирургии XIX столетия» (Издательство «Медицина, Л., 1970). Автор использует и приводит многие документы и письма, опубликованные высказывания по поводу давней трагедии и, не навязывая свою точку зрения, позволяет судить о произошедшем самому.

Дневник истории болезни

Исходя из прочитанных мною документов, можно рассуждать о четырех вариантах диагноза: 1) Огнестрельное ранение брюшной полости с повреждением костей таза и бедренной вены, осложнённое наружно-внутренним кровотечением. 2) Огнестрельное ранение брюшной полости, кишки и костей таза, осложнённое наружно-внутренним кровотечением и перитонитом. 3) Огнестрельное ранение брюшной полости с повреждением костей таза и развитием газовой гангрены. 4) Огнестрельное повреждение брюшной полости, костей таза, осложненное тромбозом крупных вен таза.
Сторонники всех версий полностью согласны с тем, что огнестрельное ранение повредило брюшную полость и кости таза. Разногласия касаются осложнений, вызванных ранением и связанной с этим осложнением причиной смерти.

Высказано четыре точки зрения на осложнения и причину смерти:

● кровотечение и кровопотеря;
● перитонит (воспаление брюшины);
● закупорка и воспаление в крупных венах, то есть тромбофлебит;
● развившаяся в месте ранения газовая гангрена.

На проведение лечебных мероприятий существуют три точки зрения: 1) Лечение проводилось правильно и соответствовало уровню развития медицины, и в частности, хирургии того времени. 2) Лечение проводилось неправильно и даже умышленно неправильно, так как на то были указания царя и Бенкендорфа. 3) Лечение проводилось правильно, но были допущены ошибки, оказавшие влияние на исход лечения.

Для того, чтобы составить свое профессиональное представление как о диагнозе, так и о проводимом лечении, целесообразно привести дневник истории болезни, оставленный нам очевидцами-современниками.

Пушкин получил огнестрельное ранение во время дуэли с Дантесом 27 января 1837 года в 16 часов с минутами. Место дуэли находилось в семи с половиной верстах от дома, где жил поэт.

Дантес выстрелил первым с расстояния 11 шагов (примерно 8 метров).

Диаметр пули 7–8 мм, она попала в правую подвздошную область, на 5,8 см кнутри (?) от передневерхней ости подвздошной кости.

Сразу после ранения Пушкин упал на левый бок вперед, но затем приподнялся и пожелал произвести свой выстрел. Стрелял он сидя и причинил противнику легкое ранение в руку. После своего выстрела Пушкин вновь упал лицом в снег, и несколько минут находился без сознания, лицо и кисти рук были бледны, «расширенный взгляд». Постепенно пришел в сознание. Самостоятельно передвигаться не мог.

Волоком на шинели поэта тащат к саням, одежда окровавлена, на снегу по следу также кровь. На руках его переносят и кладут в сани, а затем сани тащат до дороги и пересаживают в карету.

Везут сидя, в течение часа. Беспокоит сильная боль в области ранения, мучительная тошнота, кратковременные потери сознания, из-за которых приходилось останавливаться. В дом внесли на руках.

27 января, 18–19 часов (2–3 часа после ранения). Несколько возбужден, сам переоделся в чистое белье, продолжается кровотечение из раны. Выраженная жажда, охотно пьет холодную воду. Пульс частый, слабый, конечности холодные.

27 января, 19–23 часа (3–7 часов после ранения). Нарастают боли в животе. Периодически впадает в забытье.

27 января, 23 часа, до 3 часов 28 января (7–11 часов после ранения). Периодически кричит от боли в животе.

28 января, 3–7 часов (11–15 часов после ранения). Резко нарастает боль в животе, настолько, что хочет застрелиться. Н. Ф. Арендт ставит клизму («очистительное») после чего состояние резко ухудшается: «дикий взор», глаза как бы вылезли из орбит, холодный пот, похолодание конечностей, пульс не определяется. Пушкин стонет, но сознание сохраняется, он прощается с женой и детьми.

28 января, 7–11 часов (19 часов после ранения). Состояние тяжелое, принимает экстракт белены с каломелем, сохраняется вздутие живота, но боли уменьшились, конечности холодные, пульс едва прощупывается, сознание сохранено.

28 января, 11–12 часов (19–20 часов после ранения). Арендт дает опий в каплях. Пушкин несколько успокаивается и беседует с Арендтом.

28 января, 12–14 часов (20–22 часа после ранения). Чувствует улучшение, согрелись руки, стал определяться пульс и улучшилось его качество, на живот стали прикладывать «мягчительные припарки». Пушкин стал активнее, сам помогает класть «припарки».
28 января, 14–17 часов (22–25 часов после ранения). Страдает меньше, но состояние остается тяжёлым. Пришел Даль и записал: «Пульс крайне мал, слаб и част». Пользует лавровишневой водой с каломелью. Пушкин более или менее спокоен, но есть страх смерти.

28 января, 17–18 часов (25–26 часов после ранения). Небольшой общий жар. Пульс 120, полный, твердый. Усилилось беспокойство. Даль считает, что начало образовываться воспаление. Поставили 25 пиявок на живот.

28 января, 19–23 часа (27–31 час после ранения). Состояние слабости. Стихла лихорадка, опал живот, кожное испарение. Пульс стал ровнее и мягче. Дали касторку. Не спит, чувство тоски, боли продолжаются. Частое прерывистое дыхание. Тихо стонет. Сознание сохранено.

28 января, 24 часа до 12 дня 29 января. (32 – 44 часа после ранения). Пульс падает с каждым часом. Общее изнеможение (адинамия.- И.Г.). Изменилось лицо, остыли руки, ноги теплые. Из-за слабости с трудом говорит. Чувство тоски.

29 января, 12–14. 45 (44–46 часов 45 минут после ранения). Руки остыли по самые плечи. Частое отрывистое дыхание сменяется протяжным. Состояние забытья, головокружение, путаность сознания. Зрительные галлюцинации. Просветление с ясным сознанием. Сказал: «Трудно дышать».

Всего после ранения прошло 46 часов 15 минут.

Вскрытие тела А. С. Пушкина производилось в домашних условиях докторами И. Т. Спасским и В. И. Далем.

Мое представление о диагнозе

Открытый огнестрельный перелом правой подвздошной кости и крестца, повреждение тазовых мышц и сосудов таза. Наружно-внутреннее кровотечение (приблизительные кровопотери около 2 литров крови). Септический перитонит. Сумма повреждений и осложнений вполне достаточна для смертельного исхода при уровне медицины первой трети XIX века.

Как проводилось лечение?

Лечебные мероприятия: холодные примочки на живот в первые часы; холодное питьё; клизма; экстракт белены с каломелью внутрь; капли настойки опия внутрь; «мягчительные» (тёплые) припарки на живот; пиявки к животу; касторовое масло (внутрь).

В первые же часы Пушкину сказали о том, что рана смертельная.

Кто принимал участие в лечении А. С. Пушкина?

Первыми осмотрели Пушкина, примерно через два часа после ранения, профессор Б. В. Шольц, известный акушер-гинеколог, и доктор медицинских наук К. К. Задлер. Шольц, отвечая на вопрос А. С. Пушкина о том, не смертельно ли его ранение, ответил: «Считаю долгом Вам это не скрывать, но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано». Шольц лишь сменил повязку на ране, в лечении участия не принимал.

Николай Фёдорович Арендт. На момент ранения Пушкина ему был 51 год, он являлся с 1829 года лейб-медиком императора Николая I. Пользовался большим авторитетом в обществе и врачебных кругах. Арендт руководил всем лечением Пушкина с момента приезда и до кончины.

Академик Иван Тимофеевич Спасский, 42 года. Прекрасный и очень авторитетный врач, домашний врач семьи Пушкиных. Он практически все время (за исключением нескольких часов отдыха, когда его заменил доктор медицины Е. И. Андриевский), находился при раненом Пушкине, выполнял назначения Н. Ф. Арендта. Вместе с В. И. Далем он производил вскрытие тела А. С. Пушкина.

Владимир Иванович Даль, 36 лет, выпускник Дерптского университета. Защитил докторскую диссертацию по хирургии, успешно, как хирург, участвовал в Турецкой войне 1828 года. О нем писали, как о мастере на все руки и ловком операторе. Принимал участие в лечении А. С. Пушкина с полудня 28 января, выполнял указания Н. Ф. Арендта, участвовал при вскрытии тела Пушкина, вел дневник истории болезни, писал протокол вскрытия.

Профессор Христиин Христианович Саломон, 41 год. Прекрасный хирург, один из первых в России использовал эфирный наркоз. При лечении Пушкина он выступал только единожды, консультируя Н. Ф. Арендта при первом осмотре раненного Пушкина.

Доктор медицины Ефим Иванович Андриевский, 51 год. Известный и уважаемый в Петербурге врач. Он оставался при раненом на время кратковременного отдыха И. Т. Спасского.

Академик Илья Васильевич Буяльский, 48 лет. Один из крупнейших отечественных хирургов. Консультировал Н. Ф. Арендта по поводу ранения Пушкина.

Таким образом можно сказать, что в лечении А. С. Пушкина принимал участие весь цвет тогдашней российской медицины.

Оценка лечебных мероприятий

С точки зрения современной медицины, опий был применен с опозданием. По мнению дежурившего у постели Пушкина И. Т. Спасского, он боялся назначить опий, так как Пушкин впадал в забытье, и опий мог убыстрить смертельный исход. Примененная Н. Ф. Арендтом клизма вызвала у раненого шок и резко ухудшила его состояние. Врач, назначая клизму, не предполагал ранение крестцовой кости, а клизма была в то время одной из самых распространенных лечебных процедур при перитоните, который предполагался у Пушкина. Доктор Малис в 1915 году обвинял врачей в применении клизмы, а Даля в желании выгородить коллег в ее использовании.

Назначение одновременно двух препаратов опия и каломели, по мнению двух известных отечественных хирургов В. А. Шаака и С. С. Юдина, было нецелесообразно, поскольку их действие антагонистично. Однако, по мнению фармакологов, в тех дозах, в которых названные препараты давались А. С. Пушкину, они должны были усиливать друг друга.
Доктор Родзевич в 1899 году упрекал лечащих врачей за назначение пиявок, которые ослабили состояние больного. С ним можно согласиться, но для того времени применение пиявок являлось основным в лечении перитонита.

В ряде публикаций высказывались претензии к профессору Шольцу за правдивый ответ на вопрос А. С. Пушкина о неблагоприятном исходе ранения. Думаю, в те времена правда, сказанная больному о его болезни и исходе, была нормой поведения, как это сегодня принято в большинстве стран.

И, наконец, имелись высказывания о напрасном зондировании раны, якобы произведенном доктором Задлером. Подтверждения в документах этой манипуляции не существует.

Заключение

Считаю, что с позиции развития медицины первой половины XIX века А. С. Пушкина лечили правильно, хотя и просматривается некоторая растерянность врачей, обусловленная личностью больного.

Публикуется в сокращении. Полностью текст опубликован в книге И.Н. Григовича «Время собирать камни». - Издательство Петрозаводского университета, 2002.

«Лицей» № 2 2003 год