Тед Роберт Гарр (T.R.Gurr) , профессор Мэрилендского университета, один из известнейших представителей современных теорий насилия, получил докторскую степень в Нью-Йоркском университете в 1965 году, является одним из мировых авторитетов в сфере изучения политических конфликтов и нестабильности. До 1989 Т.Р.Гарр работал в Принстоне, Университете Колорадо и ряде других известных исследовательских центров. Сферой его исследовательских интересов является изучение угроз политическим режимам с 1800г по настоящее время; он является автором множества исследовательских и практически ориентированных проектов по исследованию и предупреждению насилия, активно занимается проблемами этнических и религиозных меньшинств. С 2001г. Гарр работает над исследованием рисков и предупреждения геноцида, терроризма. Он является членом множества специализированных организаций по данной проблематике, а также автором и редактором более чем 20 книг и монографий, вышедших с 1960-х по 2010 гг.
В своей наиболее известной работе «Почему люди бунтуют» Т.Р. Гарр выступает как социолог-теоретик и как социолог-практик; основываясь на обширном материале о причинах и особенностях нескольких сотен конфликтов, начиная с 17 в., он попытался найти общие закономерности любого революционного движения, связанного с войной, террором или вообще применением насилия. Работа Т.Гарра «Почему люди бунтуют» активно используется в прикладной социологии
Т.Р.Гарр занимается проблемами протестного поведения, этнополитических конфликтов, внутриполитической гражданской борьбы, в том числе гражданских войн. Под гражданской борьбой сам автор имеет в виду противостояния и столкновения крупных социальных или этнических групп, составляющих единое общество. Он проявляет интерес к внутренним войнам и конфликтам как угрозе целостности общественных структур. Теоретическое, по сути, исследование Т.Р.Гарра опирается на большой объем эмпирических данных, в том числе полученных в ходе исторических и психологических исследований. Путем большого числа кросснациональных сравнений Т.Гарр исследует множество явлений – от религиозных движений и классических восстаний и бунтов до современных партизанских войн.
Во многих позициях его работы пересекаются с трудами Ч.Тилли, в частности, с работой последнего «От мобилизации к революции», где заявлено, что непосредственным источником политической акции является активность и способ организации людей. Однако, Ч.Тилли, по мнению Т.Гарра, уделяет мало внимания процессу социальной организации и тому, каким образом обиды и депривации трансформируются в мобилизацию.
Он задается вопросом, ситуативна ли агрессия и возможно ли сконструировать обобщенное понятие насилия (в т.ч. политического) и использовать его для оценки «революционного потенциала» отдельных наций и влияния, которое оказывают на этот потенциал различные действия.
В основе его работ лежит микросоциологический подход, поиск психологических мотивов агрессивного поведения на уровне индивида. В задачу автора входит поиск относительно универсальных детерминант агрессии и насилия; их универсальность обусловлена тем, что «большинство релевантных общепсихологических теорий имеют дело с источниками и характеристиками агрессивности всех людей, независимо от характера их культуры.» Источником агрессии и насилия выступает относительная депривация как схема восприятия различными социальными группами жизненных обстоятельств, приводящая к фрустрациям и неудовлетворенности. При существенном расхождении между уровнем потребности в благах и условиями реализации этой потребности растет фрустрация и, как следствие, политическое насилие. Относительная депривация может быть результатом:
Снижения возможностей на фоне роста ожиданий;
Снижения и возможностей на фоне сохранения ожиданий;
Роста ожиданий на фоне постоянных возможностей.
Будучи хорошо знаком с работами Ч.Тилли (теория политической мобилизации), Т.Скочпол (социальные и политические структуры в ходе революционных преобразований) и С.Тарроу (массовые социальные движения), Т.Гарр сводит понимание протеста и бунта к анализу индивидов, т.е. к трем факторам:
Недовольство и относительная депривация;
Убеждения в оправданности протестных действий и выгоды от их реализации;
Баланс между способностью недовольных действовать и способностью правительства регулировать их действия.
Он полагает, что его модель политических конфликтов, предложенная еще в 70-е гг., актуальна и в 2000-х. при анализе проявлений терроризма, этнической и экономической борьбы и пр.
Модель включает в себя исследования следующих моментов:
Анализ относительной депривации;
Мотивация ответа на политические призывы и возможности в свете испытываемых индивидами относительных деприваций;
Групповая идентичность и выбор политических курсов, поддерживающих/не поддерживающих эти идентичности;
Групповая мобилизация, определяющая интенсивность распространения политического протеста и восстаний;
Способы, которыми коммуникации власти и персональная мобильность трансформируются в политическую акцию; интернационализация протестных идей;
Учет роли легитимности (насилия) правительства, что указывает на то, будет ли направлен протест на правительство или канализирован в иных направлениях;
Международное влияние и давление.
Нас интересуют возможности его теории применительно к социологическому анализу революций. Это возможно рассмотреть лишь предварительно уяснив предложенное им объяснение политического насилия как ключевой категории анализа революции.
Т.Гарр указывает, что «начиная с 1945г. попытки свержения правительств организовывались чаще, чем национальные выборы. Но иногда политическое насилие приводило к созданию новых, более прогрессивных обществ.»
Он достаточно четко разводит понятие революции и политического насилия. Политическое насилие определяется им как «ряд событий, общим свойством которых является реальное или угрожаемое применение силовых акций», революция же определяется как «фундаментальное социальное изменение, осуществляемое через насилие». Также к насилию им относятся партизанские войны, государственные перевороты, мятежи, бунты.
Насилие осуществляется в целях поиска средств выражения своих политических интересов или противостояния нежелательному политическому курсу. В основном речь идет о достижении партией или институтом своих политических целей в рамках определенного порядка или вне его.
Т.Гарр подчеркивает, что «политическое насилие в настоящее время не является общепринятой категорией в социальном анализе», но изучение его крайне важно, т.к. именно оно угрожает политической системе:
Разрушает ее монополию силы;
Нарушает нормальное функционирование политических процессов.
Интересно, что насилие в его понимании – категория, позволяющая гомогенизировать достаточно разные понятия: «страны, переживающие мощное политическое насилие какого-либо типа, будь то мятеж, терроризм, переворот или герилья, с большей степенью вероятности могут испытывать другие его виды, но ни с большей, ни с меньшей вероятностью не будут втянуты в иностранный конфликт», в то же время «..свойства и процессы, которые отличают мятеж от революции, на обобщенном уровне анализа представляются различиями в степени, а не типах.»
Объектами его исследования выступают:
· потенциал коллективного насилия,
· потенциал политического насилия,
· величина политического насилия
· формы политического насилия.
Потенциал коллективного насилия – это функция масштабов и интенсивности недовольства, разделяемого членами общества: «потенциал политического насилия – это функция той степени, до которой в такого рода неудовлетворенности обвиняют политическую систему и ее агентов.»
Он указывает, что «социологические теории революции обычно проявляют интерес к специфической связи между определенным рядом предварительных условий и возникновением революции как таковым. Однако, политическое насилие – это явление вездесущее: немногие из синхронных для нас обществ могли существовать без него достаточно долго», поэтому для макроанализа его интересует протяженность насилия и формы его проявления, для микроанализа – вероятность возникновения насилия в момент времени.
В социологических и социально-исторических исследованиях внимание Т.Гарра привлекает возможность измерения интенсивности насилия; с этой целью он рассматривает теории Ч.Тилли, П.Сорокина, но говорит о необходимости учета жесткости депривации как фактора, мотивирующего людей на длительное/краткое или интенсивное/слабое насилие. Размеры политического насилия (как и у Сорокина) определяется Т.Гарром с помощью трех переменных:
Масштаб;
Интенсивность (разрушительность);
Длительность.
При этом он указывает, что «различные формы насилия – признаки, не образующие простого измерения», поскольку общество может переживать мятежи, но не революции; революции, но не перевороты; перевороты, но не мятежи: «революционные проявления должны оцениваться «на языке вероятностей». В данном случае, отмечает Т.Гарр малоцелесообразны известные типологии революций и конфликтов (Экстайна, Лассуэлла).
Близкие к традициям исторической социологии анализ и типология конфликтов Руммеля представляются Т.Гарру наиболее приемлемыми. Сбор статистики приводит его к выводу, что «измерение сильных беспорядков характеризуется в значительной степени спонтанной борьбой в виде мятежей и демонстраций. Это в корне отличается – и статистически, и по существу, от того, что может быть названо измерением революционности, которое характеризуется более организованной и интенсивной борьбой. Это измерение революционности имеет два компонента, предстающие как отдельные измерения:
Внутренняя война (гражданские войны, партизанские войны и некоторые виды переворотов);
Заговор (заговоры, восстания и большинство государственных переворотов).
Он склоняется к мысли, что они обладают определенной степенью гомогенности, будучи объединяемы базовой категорией политического насилия: «Принципиальные различия между беспорядками и революциями - это различия в степени организованности и сосредоточенности, отмечаемые Экстайном в его композитной типологии. Основные различия между внутренней войной и компонентами заговора в революционном измерении образуют лишь одну из шкал.» Общие определения форм политического насилия Т.Гарра, заимствованные им у Экстайна, таковы:
Беспорядки. Относительно спонтанное политическое насилие с реальным и значительным участием населения, включая политические забастовки, бунты, политические столкновения и восстания.
Заговор. Высокоорганизованное политическое насилие с ограниченным участием населения, включая организованные террористические акты политического характера, маломасштабный терроризм, маломасштабные партизанские войны, перевороты и мятежи.
Внутренняя война. Высокоорганизованное политическое насилие с широкомасштабным участием населения, предназначенное для свержения режима или уничтожения государства и сопровождаемое обширными актами насилия, включая широкомасштабный терроризм и партизанские войны, гражданские войны и революции.
Таким образом, Т.Гарр проверяет гипотезы о политическом насилии: его источниках, формах, величие, и указывает, что «две темы, часто рассматриваемые в различных теориях революции, затрагиваются здесь только мимоходом: непосредственные ускорители насилияи долгосрочные последствия различных типов насилия.» Поэтому он использует два типа переменных:
Психологические;
Социетальные.
Из логики его работ следует, что психологические материалы требуются ему для объяснения мотивационной составляющей и установления каузальных связей между социетальными условиями и политическим насилием (потенциал коллективного насилия и политического насилия, вероятность того, что насилие примет форму беспорядков, заговора или внутренней войны). Возникает необходимость показать динамику развития неудовлетворенности, политизации неудовлетворенности, реализации ее в насильственном действии, направленном против политических объектов и деятелей: «Взаимосвязанные понятия неудовлетворенности депривации объединяют в себе большинство психологических состояний, явных или выраженных неотчетливо, таких как фрустрация, отчуждение, управляемые и целенаправленные конфликты, острая необходимость и напряжение».
Социетальные переменные включают:
Длительность культурных и субкультурных санкций на открытую агрессию;
Длительность и степень успеха политического насилия в прошлом;
Отчетливость и распространенность символических призывов, оправдывающих насилие;
Легитимность политической системы и типы ответов, которые она дает на относительную депривацию.
Исторический опыт демонстрирует Т.Гарру интенсивную направленность актов политического насилия на политическую систему, т.е. показывает, что «интенсивная неудовлетворенность будет с высокой степенью вероятности политизирована.»
На актуализацию порыва к насилию в конкретной социально-политической общности влияет тип коерсивного контроля и институциональной поддержки. Если режим и противостоящие ему силы обладают приблизительно равной силой коерсивного контроля и институциональной поддержки, то политическое насилие будет максимально, и оно с высокой степенью вероятности примет форму внутренней войны. Коерсивные возможности режима, фактически, определяют и форму, и длительность насилия. Определенные формы коерсивного контроля могут способствовать трансформации беспорядков с широкомасштабные революционные движения. Протестные движения также используют коерсивные возможности в целях групповой обороны и атак на режим. Степень институциональной поддержки их и режимов являются функцией относительной пропорции численности национальных организаций, которые им удалось мобилизовать, сложности и сплоченности этих организаций и их ресурсов и той степени, в которой они способны упорядочить получение ценностей, разрешения конфликтов и канализации агрессии. Эти механизмы, а также их возможную темпоральность он выводит из классических примеров исторической социологии, и при этом указывает, что многие «аттитюды и социетальные условия, способствующие политическому насилию, могут присутствовать в обществе в относительно неизменном виде на протяжении длительного периода времени, они становятся релевантными политическому насилию и действенными в его генезисе только тогда, когда относительная депривация увеличивается в масштабах и возрастает по интенсивности.» Однако, «интенсивно политизированная неудовлетворенность также может быть широкомасштабной и устойчивой в течение длительного периода, причем без явного выражения, т.к. коерсивный контроль и институциональная поддержка монополизированы режимом.»
Рассматривая социальные истоки революций, следуя логике Гарра, необходимо сначала выявить тенденцию к коллективному политическому насилию. Оно в свою очередь, связано с доминирующими ценностями, в отношении которых крупные слои населения ощущают свою депривированность.
Условия жизни людей изменяются, и приспособление к новым условиям возможно либо путем инновации, либо возращением к истокам. «Инновативные ответы могут содержать в себе обращение к насилию», что относится к деятельности в том числе и тех, кто восстает против своей социально-политической общности. Относительная депривация рассматривает восприятие актором расхождения между его ценностными экспектациями и ценностными возможностями, а ценностные экспектации – как блага и условия жизни, на которые, как убеждены люди, они могут с полным правом претендовать: «ценностные возможности – блага и условия, которые, по их мнению, они могли бы получить и удерживать, а ценности - желательные события, объекты или условия, к которым люди стремятся.»
Т.Гарр использует 3-членную категоризацию ценностей, включающую:
Ценности благосостояния (вносят прямой вклад в физическое благополучие или самореализацию). Это физические блага жизни и развития, и использование физических и умственных возможностей;
Ценности власти (детерминируют степень влияния на других и помогают избежать вмешательства других в собственную жизнь). Это ценности участия в политической жизни в организации собственной безопасности путем использования политических средств;
Межличностные ценности (психологические удовлетворенности, которых мы ищем в неавторитарном взаимодействии с другими индивидами и группами). Это ценности статуса, коллективности и идеациональной связи.
По мнению Т.Гарра, эта схема наиболее релевантна генезису коллективных относительных деприваций, при том, что «относительная позиция индивида может корениться в условиях его собственного прошлого, в абстрактном идеале или и стандартах, сформулированных лидером, или референтной группой.»
Т.Гарр говорит о трех паттернах нарушения равновесия социетальных условий, способствующих соотнесению искомых и достигаемых ценностей:
Убывающая депривация (групповые ценностные экспектации постоянны, ценностные возможности снижаются);
Устремленная депривация (возможности неизменны, экспектации возрастают или интенсифицируются);
Прогрессивная депривация (рост экспектаций и снижение возможностей).
Любой из указанных паттернов может выступать фактором политического насилия.
Он отмечает, что большинство теорий относят политическое насилие за счет убывающей депривации. В качестве иллюстрации он приводит точку зрения Аристотеля на революции, причинами которых становится несдержанность демагогов, заставляющих имущий класс объединяться отчасти «путем выдвижения обвинений против конкретных личностей, отчасти путем возбуждения против них масс олигархами». Т.Гарр же отмечает, что «в демократиях существует угроза относительно высокой ценностной позиции олигархов, а в олигархиях – устойчиво низкая ценностная позиция масс.»
С большим вниманием Т.Гарр относится к тезису П.Сорокина о значении репрессий в генезисе революций; который заключается в том, что непосредственной причиной революции является рост репрессии «основных инстинктов» у большей части общества и невозможности удовлетворения их. Репрессируемые инстинкты предполагают возникновение механизмов коллективного самосохранения и т.п. Примерно в том же ключе он рассматривает и взгляды К.Маркса и Ф.Энгельса, видевших неудовлетворенность пролетариата как следствие абсолютных деприваций и репрессий.
Описывая убывающую депривацию, Т.Гарр приводит примеры традиционных обществ, их реакции на природные бедствия, эпидемии, и указывает, что влияние убывающей депривации менее значимо для обществ, осуществляющих социально-экономические преобразования. Примеры абсолютной депривации приводит в частности Карстен в своих исследованиях фашистских режимов, где определенные социальные группы сильнее других откликались на фашистские призывы; особо это касается тех, кто подвергался угрозе или искоренению вследствие социальных и экономических изменений, чьи позиции в обществе были неустойчивы. Особую роль в этом процессе играло офицерство, привыкшее к насилию и ощущавшее свою депривированность в социально-экономической жизни. Во многом эта позиция сходна с точкой зрения Т.Скочпол о военной элите и ее роли в революционных движениях. Но все теории революций сходятся в том, что именно убывающая депривация является доминирующим паттерном, приводящим к революционным изменениям. С относительной депривацией, которая и является выражением готовности действовать именно таким образом, Т.Гарр сопрягает ряд социологических понятий: ценности и классы ценностей, ценностные ожидания, ценностные возможности, а также диссонанс, аномия и социальный конфликт. «Относительная депривация …. носит сущностно общий характер для того, чтобы охватывать или соотносится с большинством из общих «предпосылок революции», идентифицируемых в других теоретических анализах. Т.Гарр особо подчеркивает, что рассматривает относительную депривацию как возможность дополнительно к чистому определению относительной депривации синтезировать другие понятия.
Устремленная депривация предполагает рост ценностных экспектаций без изменений в ценностной позиции: эти социальные группы испытывают дискомфорт от отсутствия средств достижения новых или возрастающих экспектаций (в основном это касается материальных благ, политического порядка и справедливости). Т.Гарр приводит в качестве иллюстрации европейские торговые и индустриальные центры Средневековья и раннего Возрождения как демонстраторов новых возможностей и стимуляторов роста запросов населения. Также роль таких стимуляторов могут играть другие социальные группы, чье положение заметно улучшается по сравнению с наблюдающими эти условия. В его работах такие стимуляторы выступают и как стимуляторы коллективного насилия.
Прогрессивная депривация сводится им, по сути, к модели Дейвиса, согласно которой революции с наибольшей вероятностью происходят при смене продолжительного периода экономического и социального развития на развитие в обратном направлении.
Т.Гарр подчеркивает, что этот паттерн характерен для обществ, переживающих одновременные системные и идеологические изменения, или артикулирующих идеологические постулаты модернизации в обществах, обладающих структурной ригидностью, что препятствует выходу ценностей экспансии за пределы заданных рамок.
Эта модель может быть использована для классификации некоторых теорий революции, использующих понятие «социального изменения», которые «… постулируют, что политическое насилие является следствием снижения отзывчивости социальных структур, убеждений, норм или всех их вместе взятых на происходящие изменения.». Так, активно используемые Т.Гарром тезисы Дейвиса гласят, что революционное состояние сознания требует «продолжительной, даже привычной, но динамичной экспектации более обширных возможностей для удовлетворения базовых потребностей», под которыми подразумеваются все типы ценностей. Кроме того, требуется «постоянная неослабевающая угроза удовлетворения этих потребностей: не та угроза, которая реально возвращает людей в состояние борьбы за выживание, а та, что приводит их ментальное состояние к убежденности, что они не могут удовлетворить одну и более из своих базовых потребностей. Решающим фактором является смутный или конкретно осознаваемый страх, что фундамент, создававшийся в течение длительного времени, будет утрачен.»
Политическая система воспринимается как источник таких страхов, когда правительство подавляет такие возможности. Анализируя русскую, французскую, нацистскую революции, американскую Гражданскую войну и египетскую революцию 1952 года, он показывает, что экономические депрессии и отказ правительства в удовлетворении такого рода требований приводил к вспышкам насилия. При этом оно предварялось ростом ценностных экспектаций, а ему предшествовал рост ценностных позиций. Снижение возможностей, проявлявшееся в нежелании политиков расширить политические права, в экономическом спаде, создали условия, необходимые для вспышки насилия.»
Т.Гарр подчеркивает, что «прогрессивная депривация является общей темой многих старых и новых теорий, которые атрибутируют революционный потенциал общему социальному изменению.» В качестве примера он приводит теорию Джонсона, который в своей теории социал-дисфункций источников политического насилия указывает, что условиями революции выступают:
1. выведение социальной системы из равновесия, т.е. расхождение между структурой убеждений и разделением труда;
2. отказ элиты от действий по приведению системы в равновесие, как следствие – потеря ею авторитета и рост использования ею насилия;
3. появление акслератора дисфункции (любое условие, снижающее возможность контроля над ее вооруженными силами).
Он указывает, что любой вид относительной депривации может быть применим к любому типу общества, однако, они более характерны для обществ, переживающих существенные социоэкономические изменения.
Кроме того, тремя предложенными моделями относительной депривации не исчерпываются возможные связи между ценностными экспектациями и ценностными возможностями.
Однако, не следует думать, что депривация остается единственным рассматриваемым Гарром звеном в цепи причин революционных действий. Он приводит множество цитат из классических теорий революции, которые, не противореча его теории депривации, а зачастую и дополняя ее, дают достаточно полную картину революционной ситуации.
Рассуждая о причинах революций, он опирается в том числе на высказывание Аристотеля о том, что причиной революции является стремление к политическому или экономическому равенству со стороны людей, которым этого равенства не хватает, и стремление олигархов к еще большему неравенству, нежели то, которое уже установилось, т.е. расхождение в обоих случаях между тем, что люди имеют из политических и экономических благ в соотношении с тем, чем, как они считают, должны по справедливости обладать.
Цитируя Л.П. Эдвардса, Т.Гарр говорит, что все революции обязаны своим возникновением «подавлению элементарных желаний», и насилие в любой революции пропорционально степени такого подавления. Ощущение репрессии или препятствия развивается, когда «люди начинают чувствовать, что их законные стремления и идеи подавляются или извращаются, что их вполне пристойные желания и амбиции запрещаются и пересекаются..». Определенные аналогии с относительной депривацией он находит в понятии У.Петти «спазм», которое означает факт, обнаружения, что удовлетворение базовых потребностей в свободе и безопасности подвергается некоему воздействию и, более того, такое давление рассматривается как необходимое и неизбежное, а следовательно, неподсудное.» Он указывает, что аналогичные понятия используются в современных теориях. Так, Лассуэл и Каплан атрибутируют политическую нестабильность расхождению между экспектациями и «степени.. реализации ценностей для масс». Золшан утверждает, что вся деятельность, включая революционную активность, начинается с крайности, т.е. «расхождения между осознанно и неосознанно желаемым или ожидаемым состоянием событий или реальной ситуацией.» Оба эти понятия исходят из состояния ума революционных акторов.
Т.Гарр подчеркивает связь всех этих понятий с относительной депривацией, даже если первые относят к макроуровню: на индивидуальном уровне они легко интерпретируются с помощью сопряженного с ними понятия относительной депривации. Если на индивидуальном уровне речь идет о расхождении между ценностными ожиданиями людей и средствами, которыми они располагают для получения этих ценностей, то на коллективном уровне речь идет о расхождении между ценностными структурами общностей и паттернами адаптации социальной системы к окружению и ее способностью выполнить функциональные требования.
Он отмечает, что некоторые исследователи явно используют понятия «фрустрация» и «депривация» чтобы представить побуждение к коллективному насилию. Так, Дэйвис атрибутирует революционные вспышки той фрустрации, которая проистекает из кратковременного спада в достижениях, следующего за длительным подъемом, который порождает экспектации своего продолжения.» Также и Лернер описывает разрыв между тем, что люди хотят, и тем, что получают как «фрустрирование» и предполагает, что именно этот разрыв имеет революционные последствия. Он говорит о дисбалансе между достижением и стремлением. Схожую позицию можно найти у Фейерабенда, в чьих работах политическая нестабильность ассоциируется с агрессивным поведением, которое меняется в соответствии со степенью «системной фрустрации».
Галтунг отмечает, что к революции расположены члены общества, обладающие экономическими или статусными выгодами без сопоставимого роста возможности участия в политике. Геберле видит источник революции в существовании классов, фиксирующих расхождения их реальной значимости и узаконенной политической позиции; … активные революционные группы – это обычно те классы или субклассы, которые именно вследствие того, что они уже не бедны, ощущают себя незаконно сдерживаемыми в своей экономической активности и участии в принятии политических решений. Н.Смелзер «участие в революционных, т.е. ценностно-ориентированных движениях – улучшение по основным основаниям - не исключает депривациии по относительным». Соуле связывает с революцией не угнетение, а изменение: достаточно часто, когда люди находятся в наиболее отчаянном и убогом положении, они в наименьшей мере склонны восставать, потому что теряют надежду, но только после того, как их позиции улучшились, они начали ощущать возможность перемен, они могут подняться протии угнетения несправедливости.
Объяснения Пуританской, американской и французской революции Бринтона и Соуле, согласуются с гипотезой Дейвиса. Так, Бринтон пишет о Пуританской, Американской, Французской и Русской революции и атрибутирует «первичную важность наличию в группе/группах ощущения, что господствующие социальные условия препятствуют их экономической активности», т.е. лидирующие группы обнаруживают, что их возможности ограничены.
Т.Гарр отмечает, что «это доказывает рост экономических экспектаций, порождаемых улучшением экономическое положения у тех членов общества, чей рост достижений прерван экономическими бедствиями и пассивности политической системы». К этому же относится провал попытки элиты развить далее политические права и привилегии, как это произошло во время Пуританской революции 1640-1660 гг. или событий 30-х гг. 20 века в Кении. Французская революция и обе русские революции, венгерская революция 1950-х гг. явно демонстрируют, что обещания реформ были одним из важнейших катализаторов революционного процесса: обещанные или ожидаемые реформы влияли на людей, уже достаточно депривированных.
Согласно большинству теорий насилия, революции происходят тогда, когда возникает угроза для большинства значимых, отчетливо выраженных или фундаментальных ценностей, однако, Т.Гарр сомневается в этом постулате в силу его недостаточно эмпирической подтвержденности. Революционные теории предполагают значимость одного класса ценностей: для К.Маркса это экономические ценности, для Х.Арендт – стремление к свободе и т.д. Ряд других теорий революции предполагает, что подавление любого или всех типов человеческих ценностей может перевести к политическому насилию, в частности к революционным его формам (Д.Эдвардс, У.Петти, П.Сорокин). Т.Гарр приходит к выводу, что относительная депривация по отношению к любому классу обычно поддерживаемых ценностей (благосостояния, власти, межличностных ценностей) ведет к коллективному насилию. Более того, люди могут обладать и несформулированными ценностями, значимость которых становится явной лишь при угрозе этим ценностям. Кроме класса ценностей, важнейшую роль играет ценностная отчетливость – наличие альтернативных путей для достижения более желательного социального статуса. Узкие диапазоны возможностей усиливают стремление к коллективному насилию.
Каждая революция опирается на тот общественный слой, который сильнее других чувствует себя разочарованным, пишет Т.Гарр. Например, при сравнительном анализе фашизма в разных странах удалось выделить те группы, которые сильнее других откликались на фашистские призывы. Эти люди чувствовали, что из-за изменений в обществе (финансовый кризис, безработица и т.д.) их будущее под угрозой. Например, на ранних этапах большую роль играли офицеры Первой Мировой войны, которые, вернувшись с фронта, обнаружили, что не могут найти работу. При этом они чувствовали себя оскорбленными безработицей - ведь они воевали за эту страну, а теперь оказались нищими. Плюс это люди, которые привыкли стрелять и убивать на фронте и т.п. Чем выше подавление тех самых «элементарных желаний», тем сильнее размах насилия в обществе. Например, частота судов линча, пишет Т.Гарр, на американском Юге между 1888 и 1930 годами изменялась обратно пропорционально индексу экономического благосостояния. Отсюда можно вывести и обратную закономерность - если мы видим в государстве высокий уровень политического насилия, значит, там что-то очень и очень нехорошо с экономикой. Среди экономических бедствий, толкающих людей к насилию, могут быть экономическая депрессия, инфляция, безработица и т.д. Эти факторы воздействуют прежде всего на неквалифицированных рабочих, «синих воротничков» и низшую часть среднего класса. На «верхний средний класс» и высший слой влияние оказывают высокие налоги и ограничения бизнеса.
Хозелиц и Уиллнер также связывают депривацию с потенциалом революции: «нереализованные устремления продуцируют чувства разочарования, но нереализованные экспектации находят свой выход в ощущениях депривации. Разочарование обычно терпимо, депривация часто нестерпима. Депривированный индивид чувствует побуждение к тому, чтобы исправить… доступными ему средствами возникшие у него материальные и психические фрустрации. Поскольку разочарование может порождать семена начинающейся революции, депривация служит катализатором революционного действия.» Это же подтверждают исследования конфликтологов (Галтуг, Козер и пр.)
Таким образом, Т.Гарр делает вывод, что большинство теорий, объясняющих насильственное коллективное поведение, работают с понятиями более или менее тесно связанными с относительной депривацией. Между тем, понятие относительной депривации представляется ему более широким, поскольку «инкорпорирует не все понятия (не включает, например, интенсивность ценностных экспектаций), а также не предусматривает установления каузальной связи между переменными и событиями насилия, к которым, как предполагается, они подталкивают людей. Если большие группы людей испытывают депривацию по отношению к прошлому опыту, то речь идет о падении ценностных условий общества; это может происходить вследствие снижения производства материальных благ, снижения контроля над общественным порядком со стороны политической элиты, вмешательства иностранных государств, потери систем убеждений и ценностей. Ценностные возможности могут падать в отдельных сегментах общества как следствие проигрыша группы в борьбе за ценности.
Измерение депривации осуществляется Т.Гарром через введение переменной «интенсивность относительной депривации». Интенсивность является функцией нескольких психокультурных переменных:
Большое расхождение между экспектациями и возможностями;
Высокая важность ценностей (Т.Гарр говорит о «ценностной отчетливости»);
Наличие альтернатив удовлетворения потребностей;
Время, поскольку «если гнев являет собой выражение отчаяния на коротком отрезке времени, он будет быстро интенсифицироваться, прежде чем пойдет на убыль».
Т.Гарр отмечает, что эти детерминанты неудовлетворенности применимы как к индивидам, так и к целым коллективам людей. Количественные данные показывают, что степень депривации или неудовлетворенности ассоциируются со степенью беспорядков. Так, еще Ростоу показал, что высокие цены и безработица определяют степень жестокости открытого протеста в Англии 1790-1850гг., в революционной Франции. Эти гипотезы подтверждаются кросснациональными исследованиями с использованием агрегированных данных; также это возможно сделать не на агрегированных, а на прямых данных.
При рассмотрении ценностной отчетливости Т.Гарр указывает, что при высоком уровне маргинальности в стране иерархию ценностей составят ценности экономические, безопасности, общинные, ценности связей, статусные ценности, ценности участия, ценности самореализации. В модернизационном постколониальном обществе сила ценностей участия и безопасности могла бы быть более отчетливой, чем ценностей благосостояния или безличностных ценностей. При этом отдельные классы или статусные группы могут иметь иерархию ценностей, существенно отличную от принятой в обществе.
При этом, чем более сильно люди мотивированы на достижение цели или поддержание достигнутого статуса, тем «большее негодование вызывают у них препятствия, и тем сильнее последующее побуждение к насилию.»
Интересен факт, установленный Т.Гарром в результате анализа обширного массива исследований: при продолжительной фрустрации коллективное поведение воспроизводит паттерны апатии и покорности. Однако, при этом наличие коерсивной политики или военного контроля над нелояльной частью населения является источником смещения относительной депривации во времени, что доказывает, что репрессивное воздействие не ведет к снижению уровня агрессии. Таким образом, именно на ослабевающие политические режимы Т.Гарр возлагает ответственность за развитие и появление новых деприваций и рост насилия. Еще одним источником смещения относительной депривации во времени является истощение экономических ресурсов или изменение структуры экономики, снижающие возможности поддержания благосостояния отдельных групп населения; но эти случаи более характерны для динамичных индустриальных обществ. Иногда, в статичных традиционных обществах, эти процессы приобретают хронический характер (сельские восстания, анархизм).
Масштаб относительной депривации – переменная, где единицей выступает коллективность и показывающая долю членов сообщества, имеющих некий уровень неудовлетворенности. Эта доля меняется в зависимости от типов обществ и потому может вести в том числе к революционным последствиям – в частности, в случаях, когда значительная часть трудоспособного населения испытывает последствия экономических спадов, инфляции, падения цен на предметы потребления в экспортно-ориетированных монокультурных экономиках и т.п. Подобные «популяции риска» могут быть вычленены с помощью различных подходов. Кроме того, Т.Гарр отмечает неравномерное влияние различных типов относительной депривации на группы, задействованные в различных секторах экономики (агрокультурные секторы, промышленные и пр.), либо на отдельные классы или демографические группы.
Относительная депривация, связанная с ценностями безопасности, по мнению Т.Гарра, связана с репрессиями или распространенностью требований свободы и порядка. Еще одним условием условий масштаба относительной депривации являются ограничения мобильности.
Таким образом, революционные действия как вариант насилия наиболее осуществимы в странах, где «большинство граждан остро ощущают себя обделенными в отношении целей, представляющую для них наибольшую ценность, и одновременно лишенными возможности действовать с помощью ненасильственных методов».
При этом можно выделить 3 источника роста экспектаций и изменения их восприятия:
Демонстрационный эффект (показ новых образцов жизни);
Артикуляция новых убеждений, объясняющая рост экспектаций;
Эффекты роста ценностных позиций.
Преимущественно исследователя интересуют условия, определяющие рост экспектаций в индустриализованных и переходных обществах. Рассматривая модернизации как демонстрацию новых жизненных стандартов и «революцию растущих фрустраций», он ссылается на Лернера, который показывает роль лидеров в этом процессе, а также на концепцию подражательного потребления Холтона, ряд иных объяснений механизмов демонстрации и сопровождающих ее структурных паттернов: «Показ результатов модернизации увеличивает экспектации благосостояния и межличностных ценностей – экономических благ, благ развития личности, статуса, удовольствий от урбанистической социальной жизни. Демонстрационный эффект действует также в отношении ценностей власти» - указывает Т.Гарр. В частности, именно так им трактуется Французская революция 1848 года, а также ряд европейских восстаний, произошедших годом позже. На примере им Сомали показано, что «успешная революция может снабдить людей подходящими моделями как снизить очевидную коерсивную способность режима.»
Кроме того, важную роль в организации коллективных насильственных действий играет лидерство. Лидерство является существенным фактором для развития организации, а лидерские качества и навыки можно с большей вероятностью обнаружить среди представителей элиты или среди людей, обладающих опытом направления деятельности других людей.
Эмпирические исследования революционного лидерства предполагают, что существенное большинство лидеров были выходцами из средних и более высоких страт своих обществ. Почти ничего неизвестно о крестьянских войнах и восстаниях, возглавляемых самими крестьянами. Ими могут быть представители предпринимательских кругов, духовенства, профессионалы и интеллигенция, квалифицированные рабочие. Революционные лидеры могут быть маргиналами в том смысле, что они чувствуют свою социальную позицию и перспективы продвижения ненадежными, но они редко появляются из низших классов. Отличительной чертой революционных движений и внутренних войн является существенное участие в них высших классов, особенно на уровне лидерства. Бринтон и другие ученые, исследовавшие классические европейские революции, подчеркивали, что неудовлетворенность была широко распространена не только среди простых людей, но и среди больших сегментов высших и средних классов. «Дезертирство интеллектуалов» нередко упоминается как предвестник революции: Ч.Тилли показывает, что вооруженные толпы в Вандее 1793г. состояли из крестьян и ремесленников в тех же пропорциях, как они были распределены в составе сельского населения, но они также вербовались из представителей буржуазии и старой элиты. Сетон-Уотсон в общем обзоре революционных и заговорщицких движений 20 века приходит к выводу, что лидерство в них первично исходило от интеллигенции, какова бы ни была база народной поддержки. Причем, при мере роста богатств масс роль лидеров снижается, поскольку растет роль сознания масс.
В то же время, вопрос о влиянии миграции и образования как катализаторов неудовлетворенности представляется Т.Гарру весьма спорным, что подтверждается эмпирическими данными; рост экспектаций не жестко детерминирован демонстрацией, а происходит лишь в определенных обстоятельствах, а именно, необходима конверсия новых ценностей. Под конверсией он понимает отказ от всех норм и убеждений, устанавливающих действующий уровень экспектаций. Кроме того, «в качестве необходимого катализатора восприимчивости к революционной идеологии людей … необходимо обеспечить знанием о бедственном положении». В этом случае они становятся восприимчивы к идеологиям, оправдывающим новые и интенсифицированные экспектации.
Анализируя демонстрационный эффект восходящей мобильности, он использует методологию Рансимена, и показывает, что рост экспектаций группы связан с изменением ценностей наиболее «быстро выигрывающей группы», имеющей однородный экономический статус». Люди выбирают в качестве референтных сопоставимые с собой группы. Это относится к экономическим, статусным ценностям и ценностям участия. Согласно Дэйвису и ряду иных исследователей, высокий уровень концентрации доходов связан с возникновением революций, также как с земельным неравенством и неравенством экономического развития регионов. Т.Гарр предполагает, что эта связь осуществляется через ощущение эксплуатации, которое испытывают менее развитые территории или группы, что провоцирует рост относительной депривации и вспышки насилия.
Все это приводит к необходимости анализа социальных источников депривации как основе возникновения революционных действий. Говоря о детерминантах ценностных возможностей, Т Гарр выделяет 4 паттерна, ограничивающих ценностные возможности.
1. паттерны ценностных резервов;
В обществах со сравнительно фиксированными или негибкими резервами ценностные возможности большинства групп почти статичны. В то же время любые ценностные приобретения одной группы будут уменьшать ценности других групп и снижать их возможности. Если имеет место гибкость резервов, такие ситуации имеют менее выраженные конфликтные последствия. В качестве иллюстрации он приводит события в Аргентине 1950-х гг. и ряде латиноамериканских стран, где изменение механизма распределения земельных ресурсов и ограничение политического участия для многих слоев явились доминирующими аттитюдами для всплесков насилия. Именно этим пользуются радикальные группы, подготавливающие почву для революций: таким образом активно эксплуатируется неверие масс в то, что элиты готовы делиться ценностями, и таким образом население готовится к ответу на любое действие последней как угрозу непоправимой депривации.
2. негибкость в исполнении желаний и ценностных возможностях;
От предшествующего опыта группы и условий ее социальной жизни зависит ее убежденность в умении удержать ресурс. Как правило, это более актуально для опыта ценностных потерь, что успешно иллюстрируется поведением крестьянских слоев в традиционных обществах. Более того, «чем выше показатель экспансии ценностных резервов, тем больше интенсивность относительной депривации среди групп с дифференциально низкими ценностными возможностями.»
3. ценностные возможности благосостояния и политическое насилие;
Поскольку экономические ценности обладают относительной гибкостью и могут быть увеличены в той степени, в какой общество обладает потенциалом для их роста, они наиболее задействованы в политике перераспределения ценностей правительства, удовлетворяя рост экспектаций больших групп за счет меньших, что вызывает рост депривации меньших групп и усиливает побуждение последних к политическому насилию. Кроме того, экономические ценности более отчетливы, поскольку связаны с первичными потребностями и потому их урезание всегда влечет рост насилия, особенно в условиях маргинальных экономических спадов или войн. Хотя некоторые из ценностей не обладают достаточной гибкостью (жизнь, земля), они не нарушают общей картины корреляции. Наиболее явно эти тенденции проявляются в развивающихся обществах, где неизбежны кратковременные экономические спады.
4. межличностные ценностные возможности и политическое насилие.
Здесь Т.Гарр рассматривает такие источники революции как:
Потеря идеациональной согласованности (утрата веры или недостаток консенсуса по поводу убеждений и норм, определяющих социальное взаимодействие). Чем выше относительная депривация ценностей благосостояния, власти, статуса, коммунальных ценностей, тем более вероятно снижение идеациональной согласованности.
Изменения статус (свойства статуса может быть гибкими, но в идеале вершину статусной иерархии может занять лишь одна группа, что ущемляет возможности других).
Отдельно следует упомянуть о ценностях власти. Они оказывают на ценностные возможности двоякое действие: при наличии политического участия и распределенных ценностях власти относительная депривация будет интенсифицироваться; при выраженном недовольстве групп будут увеличиваться ценностные возможности этих групп в политической и социетальной сфере. При этом он анализирует взгляды на революцию как результат стремления к власти, свободе или участию (Х.Арендт, Д.Бринтон, У.Петти, Ш.Крозье, Г.Моска), в целом принимая их во внимание, однако, относит их в большей степени к лидерам, а не к массам. Кроме того, он полагает, что в большей мере здесь играет роль неспособность государства адаптироваться к требованиям общественных изменений, т.е. характеристика политического режима и политической системы. Крайне неясна здесь позиция самого Т.Гарра, который использует как работы, говорящие о неспособности элиты к адаптации, так и работы, говорящие об административной неадаптированности режима. Например, Бринтон указывает, что неэффективность правительства была одним из 4 условий, общих для предреволюционных правительств в ходе Великих западных революций: «правительственный механизм становился явно неэффективным отчасти вследствие небрежности, отчасти из-за провала попыток внести изменения в старые институты, отчасти вследствие того, что новые условия … экономической экспансии и новых денежных классов, создают невыносимое напряжение в правительственном механизме, приспособленном к более простым, примитивным условиям.»
Важным компонентом при формировании революционной ситуации и революционного результата, согласно теории Т.Гарра, является перевод коллективного насилия в политическое поле.
Неудовлетворенность сама по себе «являет собой лишь неструктурированный потенциал коллективного насилия», а к политическому насилию она ведет, если аттитюды людей фокусируются на политических объектах и институциональные рамки ослабевают. Т.Гарр отмечает, что для реализации политического насилия необходимо присутствие нормативных и утилитарных ожиданий (оправданий) людей от такого насилия.
Он рассматривает как психокультурные, так и идеологические оправдания насилия.
К первым относятся требования и запреты социализации, принятые в рамках данной культуры либо личностные характеристики, приобретенные в процессе социализации индивида. Связь с коллективным насилием таких аттитюдов позволяют установить, например, работы Г.Лассуэлла, писавшего о «перемещении частных аффектов на политические объекты» здесь важно учитывать степень, до которой «агрессия интернализуется представителями культуры.» Фактически все эти практики реализуются в семейном воспитании и связаны с эстрапунктивностью или интрапунктивностью фрустраций, а также с наличием традиций политического насилия в данной культуре. Последние определяют типы ситуаций, приемлемым ответом на которые для большинства людей является коллективное насилие. Во многом здесь играет роль наличие насилия в историческом опыте, оправдывающее его использование в будущем. Политическая же система является институтом, на который в наибольшей степени будет возлагаться ответственность за происходящее в современных или модернизирующихся обществах. Таким образом, поскольку политическая система является практически единственным институтом, обладающим ресурсами и полномочиями для осуществления масштабных трансформаций, политическая система становится как целью, так и средством таких действий. Это обуславливает то, что по данным эмпирических исследований до 90% проявлений насилия носит политизированный характер. Сама политическая система вносит свой вклад в политизацию недовольства путем концентрации ею власти и ресурсов, а также снижением уровня ее легитимности.
Ко вторым относят различные «концептуальные системы, предназначенные для интерпретации деятельности по поводу неудовлетворенности», или идеациональные системы, возникающие в ситуациях социального напряжения. Как правило, эти системы с большей вероятностью оправдывают политическое насилие. Появление, в частности, революционных идеологий атрибутируется как потребностями революционных движений, так и с выражением социальных напряжений и конфликтов, а также продуцируемым оправданием для революционных лидеров. Ее могут успешно заменить лозунги, «облеченные в воспоминания обид и насилия», используемые для символизации действий и их единства. Идеологии, лозунги срабатывают в случае, если люди испытывают интенсивную неудовлетворенность и не уверены в отношении источников недовольства, но имеют веру в возможность изменений. Такого рода «когнитивная неуверенность людей» позволяет идеологиям «объяснить им утрату общности или выплеснуть гнев»; выбор же ими наиболее привлекательных идеологий осуществляется по 4 основаниям:
Они объясняют действия по поводу неудовлетворенностей;
Они совпадают с опытом депривированных слоев;
Они фокусируют гнев на вероятных агентах ответственности;
Они специфицируют привлекательные цели (т.е. предлагают непосредственного, известного врага, возможность наблюдать внешние группы и возможно – исходящую от них агрессию).
При этом одним из наиболее действенных эффектов лозунгов и идеологий как средств мобилизации является убеждение людей в том, что политическое насилие может обеспечить приобретение для себя ценностей, соответствующих цене риска или вины, в т.ч. сформированных на утопически-эмоциональной основе, и обещаниях организационного порядка, «поскольку революционные доктрины проникают в сознание рядовых участников скорее во фрагментарной, нежели связной форме, и поскольку недовольные изначально предрасположены к агрессии, но вероятно, что.. насильственные средства будут представляться для революционной аудитории более важными, чем ненасильственные»
Во многом рациональность насилия оправдана эффективным достижением целей с его помощью в историческом опыте или опыте других групп. Это, в свою очередь, связано с развитием коммуникаций, позволяющих демонстрировать привлекательные образцы жизни, символы политической агрессии (реже - призыв к оружию или взывание к традициям политического насилия) и тем интенсифицировать ценностные экспектации.
Ответом на революционное проявление насилие со стороны депривированных слоев обычно выступают репрессивные действия режима. Для анализа модели революции с учетом этой составляющей Т.Гарр полагает необходимым использовать понятие коерсивного баланса .
Политический режим, сталкиваясь с применением силы, обычно «направляет дополнительные ресурсы на репрессии»; и существует лишь два ограничения на рост силы и контрсилы: истощение ресурсов и приобретение ресурсов для геноцидной победы.
Величина насилия обратно пропорциональна коерсивным способностям политического режима, как предполагает Т.Гарр, разделяя в этом отношении точку зрения авторов большинства теорий насилия. Если режим и диссиденты обладают приблизительно равной силой, революция или внутренняя война становится максимально вероятной, нежели иные формы политического насилия. Частый случай – возникновение ситуации, когда режим ослабевает, «и его недостаточность или неэффективность наводит диссидентов на мысль, что они обладают равным или более сильным контролем»; именно в этом случае бунты, локальные восстания и иные формы протеста имеют тенденцию к быстрому перерастанию в революционные движения. (Франция 1789г., Мексика 1912г., Венгрия 1956г.) или создают основу для успешного государственного переворота (Россия 1917г., Египет1953г.). В случае благоприятного для режима баланса более вероятны хронические беспорядки.
Коерсивные способности режима определяются, таким образом:
Масштабом контроля (долей населения, подвластной аппарату правоприменения);
Размером вооруженных сил и сил безопасности их ресурсами;
Лояльностью этих сил режиму;
Жесткостью санкций.
При этом Т.Гарр предполагает, что «коерсивный контроль режима криволинейно изменяется с размерами и ресурсами его вооруженных сил и сил безопасности, имея наименьшее значение, когда размеры и ресурсов на среднем уровне, а также с жесткостью и размером санкций, являясь наиболее слабым при среднем уровне жесткости».
Анализируя взгляды различных авторов на причины, связанные с ослаблением государства, он приводит в пример теории Смелзера, связывающего ослабление с эффективностью институтов социального контроля, Яноша (ослабление легитимных сил), и др., причем «режимы подвергаются не только несдержанному гневу, вызываемому новыми паттернами санкций, но и аккумулированной враждой, перенесенной с предшествующей эпохи применения более жесткого репрессивного контроля. Действенными оказываются и два других фактора. Ослабление силы режима может привести к уменьшению масштабов его контроля, что способствует возрастанию контроля диссидентов и последующему сдвигу баланса коерсивого контроля в сторону равновесия. Слабость другого рода – снижение лояльности режиму вооруженных сил.» Действия этих факторов иллюстрируются примером Французской революции, а также более чем 19 случаями революционного подъема, вызванного поражением в войне. Из этого следует вывод, что способность режима к коерсивному контролю зависит от лояльности военных (коерсивных сил). Основы лояльности могут варьироваться (угроза легитимности режима, угроза негативных санкций, манипулирование положительными санкциями со стороны режима), когда может осуществляться как прямое насилие, так и участие в заговорах, в случае, если диссиденты уверены в недостаточной лояльности вооруженных сил. «Поскольку революция предполагает вооруженное восстание, это подразумевает столкновение с профессионально подготовленными и экипированными войсками под командованием военной элиты..» – цитирует он Джонсона. И успех, и неуспех, и принятие решения о попытке революции основаны на уверенности, что вооруженные силы поддержат революцию. Боле того, «многие революции, следовавшие за ослаблением правительственного контроля, представляются связанными с непостоянством коерсивных мер на протяжении предшествовавших периодов, или усилением непоследовательности в течение периодов релаксации, либо с тем и другим.». Со стороны диссидентов при этом также наблюдаются проявления коерсивного контроля; он проявляется в масштабе контроля, концентрации сторонников диссидентов на недосягаемых территориях и их военных ресурсах, при этом важна и степень, до которой военные силы режима убеждены в необходимости нанести вред диссидентам. Причем это должно осуществляться путем регулярного надзора и устрашения на определенных территориях.
Другой необходимой составляющей революционной модели, по мнению Гарра, выступает баланс институциональной поддержки. Он определяется следующим образом. И элита, и диссиденты могут наилучшим образом создавать и удерживать для себя длительную поддержку, обеспечивая своих последователей паттернами действий, имеющими предсказуемо вознаграждающие последствия. Степень институциональной поддержки детерминируется «такими структурными характеристиками режима, и диссидентских организаций, как масштаб, связность, сложность и способности организаций к обеспечению своих членов ценностными полномочиями и средствами выражения протеста.»
Условно подразделяя население на лояльных, активных диссидентов и нейтральных, можно определить ситуацию при помощи ряда показателей:
Размеров и распределения этих групп в составе населения;
Уровня их организованности в поддержке режима или диссидентов.
По сути, институциональная поддержка – это возможность направлять действия организаций и групп без поддержки коерсивных санкций. Большая вероятность возникновения революционных движений, нежели иных, возникает в случае, когда институциональная поддержка режима невысока, а недовольство интенсивно и распространено, и возникают попытки конструирования новой культуры. При этом, чем ближе к равенству диссидентская и режимная институциональная поддержка, тем выше вероятность внутренней войны и революции.
Особое внимание Т.Гарр уделяет организационной сплоченности и сложности диссидентских групп как фактору перерастания протестного движения в революционное. Хотя «специфические организационные характеристики диссидентских групп широко изменяются в зависимости от обстоятельств формирования группы, целей лидеров и последователей, социальной и экономической обстановки действия и характера ответа режима на их деятельность… наиболее очевидная причина состоит в том, что многие диссидентские организации, особенно те, у кого цели носят скорей ограниченный, нежели революционный характер, бывают первоначально нейтральными или режимно-ориентированными ассоциациями и лишь впоследствии втягиваются или вовлекаются в открытую оппозицию режиму.» В качестве наиболее интересных и показательных паттернов для исследования Т.Гарр видит революционные организации Китая и Вьетнама, разработанные в ходе затяжных революционных войн, в меньшей мере – организации России, занимавшиеся маломасштабными операциями.
При этом вероятна реализация нескольких паттернов:
При низком уровне поддержки диссидентов вероятен паттерн возникновения беспорядков (характерен для обществ на ранних стадиях модернизации);
При поддержке режима в большинстве секторов создается паттерн заговоров (характерен для государств централистского толка);
При закрытой организации для диссидентов и поддержке режима ограниченным числом лояльных – паттерн внутренней войны (это нецентралистские государства среднего уровня развития).
Серьезно корректирует возможность осуществления революции и наличие каналов для выражения протеста такие каналы как СМИ, голосование и иные формы политического участия: они снимают агрессивные импульсы. Для объяснения этого Т.Гарр использует психологическое объяснение «смещения фрустрации», когда при высокой угрозе возмездия за агрессию теряется связь фрустрации с подлинным фрустратором и форма агрессии приобретает более косвенный характер.
Характеризуя массовые революционные движения, Т.Гарр отмечает, что они происходят с наибольшей вероятностью, если недовольство интенсивно и широко распространяется как среди элиты, так и в массах и в результате абсолютного и относительного ухудшения многих условий социального существования.
Особо следует отметить, что все модели, описываемые Т.Гарром и предлагаемые им детерминанты, носят вероятностный характер: паттерны имеют возможность реализоваться, но всегда реализуемы.
Таким образом, предложенная Т.Гарром модель революции не является принципиально новой. Он активно использует достижения социальной и политической теории, органично включая их в собственную модель. Так, им использованы различные модели революционных процессов Хоппера, Бринтона (а также интерпретации его модели Наделем), 10-стадийная модель Шварца, теорию Мидларски и Тантера, тезис Галтунга о том, что к революции предрасположены члены общества, обладающие экономическими или статусными выгодами без сопоставимого роста возможности участия в политике, тезисы Геберле о необходимости наличия социального класса или несколько классов, не удовлетворенных существующим распределением политической власти; и активных революционных групп (классы или субклассы, которые именно вследствие того, что они уже не бедны, ощущают себя незаконно сдерживаемыми в своей экономической активности и участии в принятии политических решений), тезис Смелзера о сочетании участия в революционных ценностно-ориентированных движениях с относительной депривацией, и пр. На наш взгляд наиболее близки революционной модели Т.Гарра идеи Соуле, который видел в революции не результат угнетения, а результат изменений: находясь в глубокой депривации, население не склонно к восстаниям или революционными действиям, в то время как при наличии позитивной динамики депривация начинает ими осознаваться и стимулирует революционное движение. Т.Гарр предлагает свою модель, максимально обобщающую позиции своих предшественников.
Т.Гарр Почему люди бунтуют. - Спб: Питер, 2005. С.7.
Т.Гарр. Почему люди бунтуют. - Спб: Питер, 2005 -С.43.
Например, контрреволюционное движение Вандеи.
Занимают позиции в сегментах общества ниже средних классов.
Т.Р. Гарр. Почему люди бунтуют.- СПб.:Питер, 2005. С. 75
Т.Р.Гарр. Почему люди бунтуют. – СПб.: Питер, 2005. С. 165.
Ценностная отчетливость – сила мотивации к приобретению или поддержанию желаемой ценностной позиции; отчетливость класса ценностей для коллективности – это средняя сила стремления к желаемой ценностной позиции.
Т.Р.Гарр. Почему люди бунтуют. – СПб.: Питер, 2005. С.103.
Исключение составляют Е.Пугачев, Мао, лидеры Французской революции.
См. анализ работ Ч.Тилли в настоящей монографии.
Купил Теда Гарра "Почему люди бунтуют" ("Why men rebel?"), издательство "Питер", 2005. Стоит в "Буквоеде" 268 р.
Перевели-таки. Работа старая, 1970 года, но, тем не менее, дельная. По крайней мере структурированная, написанная бех постмодернистской мути, современных охов-вздохов про "специфику ислама" и т.д.
Гарр там раскрывает понятие политического насилия чере социальную депривацию. Исследование у него довольно прикладное, выходы в эмпирию явные. Текст структурирован, с гипотезами, выводами, таблицами - совершенно в сорокинском стиле.
Раздражает перевод В. Анурина. С одной стороны, он, в общем-то, неплохой. С другой, какой-то излишне дотошный: переводчик начинает делать сноски и объяснять, что такое экспектации, аккультурация, герилья, компенсация, фронтир, бихевиоризм и т.п. Иногда, когда переводчик не переводит, а просто транслитерирует термины, создается ощущение, что он или не понимает, какое из английских значений слова выбрать, или не вполне умеет отличать термины просто от длинныъ английских слов =) . И оставляет это на усмотрение читателя (странный подход, учитывая, что тому же читателю он недвано что такое аккультурация объяснял). Первое, что бросается в глаза - "коерсивный (coercive) контроль", но там и еще можно вытащить кучу всего. Это создает ощущение перегруженностьи текста терминами, что неверно (например, "бихевиоральный уровень" вполне можно было перевести на русский, так же как и "антеценденты Французской революции" - и не плодить лишние сноски). И опять же - "фронтир" мы объясняем, а "фюрерпринцип" - только переводим с немецкого в сноске, в основном тексте, как и в оригинале, приводимый по-немецки. Что же это за принцип - уж столило бы рассказать читателю, если он у вас не знает, что такое "фронтир". В то же время coups d"etat (в оригинале - по-французски), почему-то перевдено и в основном тексте представлено по-русски, а в сноске уже приводится французский вариант).
А, вот раскопал еще: "расширение каналов политического участия и базы рекрутированяи на элитные позиции увеличивает воможности элигибельных групп". Здесь в сноске поясняется, что eligible - 1) тот, кто может быть избранным 2) подходящий, желательный. Пусть читатель догадывается. Замечательно, что даже если термин немецкий или французский, переводчик это не указывает, просто пишет "русская калька с..." В общем, я пока не вчитывался, только листаю. Всё это реальные глюки перевода и отсутствие соответсвующей научной редактуры, которые именно что раздражают.
Хотя, с другой стороны, Гидденса, например, перевели ЕЩЕ ХУЖЕ, как будто работали какие-то студенты с гигантским самомнением, да еще и с опечатками. Хотя давно уже пора привыкнуть, что в плане издания научной литературы у нас черт знает кто издает черт знает что черт знает как. Тьфу-тьфу-тьфу.
А так - книгу стоит брать, кому тема интересна.
UPD: И при всем при этом, что такое "аттитюд" гражданин Анурин таки не удосужился своему читателю объяснить, хотя там через страницу в последних главах "аттитюд, аттитюд". =)))
Пробужденное сознание показывает человеку абсурдность бытия, непонятность и несправедливость человеческого удела. Это порождает бунт, цель которого - преображение, а значит - действие. Основной мотив бунта, по словам Камю, заключается в том, что "человек - единственное существо, которое отказывается быть тем, что оно есть".
Наиболее значимой работой Альбера Камю, в которой раскрывается идея бунта, является книга "Бунтующий человек" (или "Бунтарь"). Эта книга - история идеи бунта против несправедливости человеческого удела. Бунт предстает как требование человеческой солидарности, общего для всех людей смысла существования. Бунтарь встает с колен, говорит "нет" угнетателю, проводит границу, с которой отныне должен считаться тот, кто полагал себя господином, и через которую он ранее допускал проникновение в свою жизнь негативных обстоятельств.
Начиная исследование понятия бунта, Камю сопоставил бунт и понятие убийства. Он задается вопросом об оправданности убийства. Камю считал, что исходный пункт его философии остался прежним - это абсурд, ставящий под сомнение все ценности. Абсурд, по его мнению, запрещает не только самоубийство, но и убийство, поскольку уничтожение себе подобного означает покушение на уникальный источник смысла, каковым является жизнь каждого человека. Бунт же несет в себе созидательное начало. Таким образом, бунт и убийство логически противоречат друг другу. Совершив убийство, бунтовщик раскалывает мир, разрушая те самые общность и единство людей.
Бунт безусловно предполагает в себе определенную ценность. Во-первых, бунтующий человек противопоставляет все то, что для него ценно, тому, что таковым не является. Приводя пример бунта раба против своего господина, Камю приходит к выводу, что раб восстает против прежнего порядка, в котором отрицается нечто, присущее сообществу всех угнетенных людей. Сам по себе индивид не является той ценностью, которую он намерен защищать. Эту ценность составляют все люди вообще.
При этом Камю отличает понятия бунт и озлобленность. Озлобленность вызывается завистью и всегда направлена против объекта зависти. Бунт же, напротив, стремится к защите личности. Восставший защищает себя, каков он есть, целостность своей личности, стремится заставить уважать себя. Таким образом, делает вывод Камю, озлобленность несет в себе негативное начало, бунт - позитивное. Автор этой мыслью выражает свое несогласие с некоторыми философами, отождествлявшими бунтарский дух и озлобленность.
В своей работе Камю отмечает, что бунт невозможен в обществах, где неравенство слишком велико (например, кастовые общества) или равенство абсолютно (некоторые первобытные общества). Автор подчеркивает, что бунт возможен в тех обществах, где за теоретическим равенством скрывается огромное фактическое неравенство.
Осознание абсурдности бытия и неразумности мира является первопричиной бунта. Однако, если в опыте абсурда страдание индивидуально, то в бунтарском порыве оно сознает себя как коллективное. Оно оказывается общей участью, пишет Камю.
Исследуя понятие бунта, Камю выделяет ряд разновидностей бунта и определяет характерные особенности каждой из них.
1. Метафизический (философский) бунт представляет собой восстание человека против своего удела и против всего мироздания. Яркий пример - раб, восставший против своего господина и своего рабского положения. То есть метафизический бунтарь бунтует против удела, уготованного ему как отдельному индивиду. Он как бы выражает таким образом, что обманут и обделен самим мирозданием.
Камю указывает на одну интересную особенность. Раб, протестуя против господина, тем самым одновременно и признает существование господина и его власти. Так же и метафизический бунтарь, выступая против силы, определяющей его смертную природу, вместе с тем и утверждает существование этой силы. Таким образом, такой бунт не отрицает высшую силу, а, признавая ее, бросает ей вызов.
2. Исторический бунт - бунт, основная цель которого, по мнению Камю, это свобода и справедливость. Исторический бунт стремится предоставить человеку царствование во времени, в истории. Камю утверждает, что сегодняшняя история с ее распрями вынуждает людей признать, что бунт - одно из существенных измерений человека. Он является исторической реальностью человечества, от которой не следует бежать.
Камю сразу разделяет понятия бунт и революция. Он считает, что революция начинается с идеи, в то время как бунт представляет собой движение от индивидуального опыта к идее. Изучая исторические факты, он говорит о том, что бунт - явление, в котором человек стихийно пытается найти выход из своего "сизифова положения". Поэтому писатель не признает организованную, подготовленную революцию, считая ее противоречащей своему понятию. Также он считает иллюзорной всякую надежду на то, что революция может действительно дать выход из ситуации, которой она вызвана. Кроме того, писатель считает, что революции в ее подлинном значении человечество еще не знало, поскольку подлинная революция ставит целью всеобщее единство и окончательное завершение истории. Происходившие же до сих пор революции приводили лишь к замене одного политического строя другим. Даже начинавшаяся как экономическая, любая революция в итоге становилась политической. И в этом также заключается отличие революции от бунта.
Кроме того, революция и бунт преследуют различные цели. Революция предполагает использование человека как материала для истории. Бунт же утверждает независимость человека и человеческой природы. Бунт исходит из отрицания во имя утверждения, а революция - из абсолютного отрицания.
Таким образом, бунт (как уже говорилось выше) в отличие от революции созидателен. Он предполагает, что человечество должно жить ради созидания того, чем оно является.
3. Бунт в искусстве представляет собой бунт, который заключает в себе творчество. Этот бунт проявляется в одновременном отрицании и утверждении: творчество отрицает мир за то, чего ему недостает, но отрицает во имя того, чем мир хотя бы иногда является.
Бунт в искусстве, по мнению Камю, это созидатель вселенной. Любой творец своими работами преображает мир, как бы указывая на несовершенство этого мира. По мнению Камю, искусство спорит с действительностью, но не избегает ее. Однако писатель указывает и на неизбежность существования творчества: "Если бы мир был ясным, в нем не было бы искусства".
Камю находит ограничения бунта в самом человеке, вышедшем из страданий и вынесшем из них бунт и солидарность. Такой человек знает о своих правах, выражает в бунте свое человеческое измерение и сознание неустранимости трагизма человеческого существования. Протест против человеческого удела всегда обречен на частичное поражение, но он так же необходим человеку, как собственный труд - Сизифу.